– Один живешь?
– Как год.
– А, – посмеиваясь, воскликнул бармен, – по женщине заскучал. Вон, смотри, какие красавицы за тем столиком сидят.
И он указал кивком вперед щетинистым подбородком. Дягелев не шелохнулся. Разгневался, причин объясняться не находилось, но он принялся разгоряченно диктовать:
– Я же сказал, мне не нужны имитации на одну ночь. Образ, это совсем другое – это не человек, это пустота, полет мыслей. Мечтания. Это тихая мелодия в голове, но не музыка. Та женщина во сне всего лишь математический икс – бесконечный ряд всеразличных значений. Это все… Да это же как высшее искусство. Ради этого индивидуального математического значения – высшего искусства – живут, творят, совершенствуются. А мое значение вечно делится на ноль, что невозможно, но из раза в раз случается.
Поднял глаза – человек напротив, за стойкой, наблюдал с леденящей прохладой, издевкой в глазах, не вникая в суть нудной лекции. Ноги бармена скрещены, руки железными балками распластались на стойке.
“Дурацкие люди привыкли превратно оценивать доверенное. Не понять им тонкую натуру, если же они вытирают об нее грязную подошву обуви. Они не выслушивают – вечно мысленно отвлекаются на “а у меня…” – и, соответственно, в дурной голове не укладываются исповеди тех, кто отчаялся раскрыться, чтобы затем адекватно распаковать их и уже после преподнести свою истину, касаемую исключительно той проблемы, о которой шла речь. А впрочем, человеческая неспособность выслушивать даже наруку: не поймут головоломок из запутанности нитей с причудами. И благодаря тому сохранит свое тепло бесценная индивидуальность, однако мелкая обида – еще одна человеческая глупость: печалиться из-за того, что кто-то не способен понимать или специально не понимает, – из-за ошибки доверенных чужому переживаний все равно тихо накатит, как карликовая волна в полный штиль, и заколет тысячью болей где-то внутри. Невидимых болей, отворачивающих от субъекта, которому, казалось, буквально пару минут назад интуитивно хотелось выплеснуть все то, что встречным и знакомым просто так не говорится. Вот так и затухают. Вот так вот и не узнаются многочисленные истории, а потому люди ошибочно считают себя главными героями в драмах. А даже если бы и выслушивали до конца, то, в большинстве случаев, кроме хладнокровного “понятно, сочувствую”, ни одно бы лишнее чувственное слово не вырвалось бы. Проклятое противоречие: сохранение индивидуальности, несмотря на ярое желание выговориться. Да кому эти человеческие истории нужны. И каждого свой набитый рюкзак за спиной”.
–Еще коньяка?
Дягелев покачал головой, бросил купюру на блюдце. Вышел. Быстро и решительно. В осеннем пальто. Не попрощавшись, вышел прочь. На улицу, в холодную ночь. Вышел прокручивать, как черно-белую пленку со старым кино, печальные людские думы.
2
– Это пустяки, – говоривший набрал антибиотики и вручил