Глава 4
Деревня Поречье на высоком левом берегу Клязьмы уже не могла называться деревней в том смысле, как это понималось раньше, когда на нескольких деревенских улицах проживало сто, двести семей, когда в каждом третьем доме у тебя родственники и жизнь – как нательная рубаха, которая сушится во дворе: она хоть и твоя, но видна всем соседям и, как другие рубахи на других веревках, много раз обмусолена нескромными и равнодушными взглядами – и только когда от порыва ветра снизу, с Клязьмы, она, висевшая привычно одеревенело, вдруг вся целиком взмывает выше забора, обрывая гнилую веревку – «Господи, в реку полетела» – ахнут разом старухи, сидящие у окошек в окрестных домах. Остались ли где-нибудь эти прежние деревни? Нет уже этих, теперь почему-то трогательных, способов человеческого общежития, а скоро не останется даже и остовов десятков миллионов старых деревянных жилищ: добьют их дожди, гниль и холода.
Перемены в устройстве жизни казались невозможными и противоречили уже самой сути граждан, их беспомощному и зависимому состоянию. Задорные песни заменили им движение времени, которое давно бежало где-то вдалеке от медленных и тяжелых русских деревень. Когда в девяностых московская буча докатилась сюда новыми словами, новыми законами и новой свободой, унизив и высмеяв прежние лозунги и прежнюю гордость, оказалось, что, кроме как в песнях, нет ни общинной народной закваски, ни верности идеям, ни любви к земле. Старая жизнь рассыпалась, как рассыпается с ходу наскочивший на валун изношенный трактор: от глухого удара в брюхо выпадает двигатель и разлетаются по земле рычаги, болты и резинки, и только два стертых колеса еще вихляются по сторонам пыльной деревенской дороги. На сыром морозце да на весеннем солнышке усталое железо осыпается ржавой пылью, и скоро нельзя даже поверить, что эта жалкая кучка металлолома могла когда-то рычать и двигаться. Новая сельская реальность породила новые надежды на благосостояние, связанные прежде всего с предстоящим дележом общей земли. Делёж этот шёл долго и конфликтно, со страшным криком ветеранов на общественных собраниях, руганью в семьях и обманами, разрушавшими человеческие отношения, а спустя два-три года стало ясно, что от куска