Старуха, от которой я пробавлялся, собою олицетворяла сразу две добродетели: Целомудрие и Умеренность.
В молодости, по дороге в Киев, ее пытался препарировать какой-то исследователь, но разноцветные червячки не дали разыграться трагедии.
Единственная дама в среде декабристов, она мечтала возвести на престол старца Федора Кузьмича.
– Кажется, это он – мелкий бес? – не мог я сформулировать точнее.
– Мелкий бес, – щерилась Груня Фаддеевна (она!), – и должен править Россией!
По совпадению, тогда же, купец и мастер Иоганн Кумберг по собственной модели заканчивал изготовление грандиозной аллегории: часы «Благословение России» отсчитывали время назад – благословителем же отчизны выступала фигура не Бога вовсе в образе Менделеева: это был какой-то трудно узнаваемый бронзовый человек.
Человек этот был я, был мой двойник: это был бывший солдат Струменский, наказанный за побег.
Глава десятая. Воздух гремел
Волшебство – это то, что было с нами прежде.
Прежде я был комическим приседателем – нужно было кого-нибудь осмеять, и вызывали меня: я приходил с группой филологов, цеховиков и малосведущих антикваров: показывая пальцами, мы держались за животы.
Мы представляли заманчивое единство – на самом деле не были им: мешал Егоров.
Егоров срывал маски добродетели: люди оказывались неглубокими мыслями, расхожими словами, стандартными знаками препинания.
Многие оказывались не отсюда.
Кто-то, напротив, – не туда.
Воздух гремел, и ощущений прибывало.
На утренник хватало с лихвой.
Детские утренники, да, имеют свою специфику.
Часть четвертая
Глава первая. Послушать егорова
Послушать Егорова – не было Анны Карениной.
Всего лишь разноцветные червячки, складываясь определенным способом, могли представлять любую из женщин; мужчин представляли вещи – когда червячки заползали внутрь вещей, действие набирало обороты; червячки (окукливаясь) замирали – динамика пропадала и действие уступало место пространным досужим рассуждениям.
Была Анна или не была – предстояло дать жизнь сыну, который уже точно был бы (Сережа оставался под вопросом): таким вполне мог оказаться Алексей Стаханов.
Анна поднапряглась.
Своего Алексея Стаханова Толстой записал в декабристы – Анна же Аркадьевна сына видела застрельщиком патриотического движения: ребенок, родившийся на бархате и атласе, впрочем, чувствует такое же страдание от завернувшегося розового листка, как ребенок, родившийся на камнях, – от острого кремния, очутившегося у него под боком.
Думали сентенциозно.
Француженка, к примеру, ругала Ибсена, рассуждая, что у него круглый рот.
Колокольчик заливался ярким звоном –