распорядилась —
Были заготовлены кучи бархата, рулоны атласа и альтернативные камни: где, на чем предпочтет он появиться?!
Заключали пари.
Специальный человек следил, чтобы личное мужество не переходило в пустую браваду. Нужно было забыть все, что было и вспомнить все, чего не было.
Не было ни малейшего —
Вперед, только вперед!
Если тысячу раз написать «Алексей Стаханов», он обязательно появится. Грудь Анны блестела, как река; ее раздувшаяся сфера понятий искала выхода. Мысли более не удовлетворяли ее. Местами пюре играло на солнце.
Алексей Александрович между тем не сказал ничего приличного случаю и даже обязательного для мужа.
Она откупалась: женщина вообще: любая Анна.
Цвет лица: Анна Аркадьевна.
Блеск глаза: Анна Андреевна.
Туго натянутые чулки: Анна Сергеевна.
Руки выхухоля: Анна Ивановна.
Слово «чулок» будет держаться, когда не станет самого чулка.
Свободу непременно нужно было показывать с голой грудью.
Равенство – с повязкой на лбу.
Братство – у входа передавать меч.
Ибсен, хихикал, а без него эмансипация была проблематична.
Человек-мысль, человек-слово и человек- (знак) препинания ходили туда и сюда по бумаге; в семьсот двадцать третий раз Анна писала «Алексей Стаханов».
«Свобода должна быть шаловливой, – сверху спускались тезисы. – Равенство задорным, а братство – сардинок!»
– За мной! Вперед! Ура! – напоминал о себе Александр Константинович Ипсиланти.
Всем начинало делаться совестно перед ним: упорные стремления не то чтобы встречали отпор, но вязли во всеобщей неохоте.
Когда в гостиной загремели колеса, специальный человек выкатил прочь буфет: ничтожно мелкие факты всплывали в памяти Анны помимо ее воли как представление.
У молодой женщины зарождался философский взгляд на афиши.
Представление всем на удивление!
Сказка о четырех Аннах и о непосредственно и абсолютно познающем, созерцающем и внемлющем Протагонисте, который на поверку оказывается Ложным!
Публика оглядывалась и наблюдала: кто объелся серьезного, тому шутка —
Пересказы толстовской философии переходили в область фантастики.
Ординарная голова Богомолова, впрочем, успешно фильтровала мысли выдающегося ума.
Глава третья. Будет чудо
Сказка о четырех Аннах и четырнадцати Толстых (семь тучных и семь тощих) несла двойное содержание, которое уравнивало то, что было с тем, что еще только должно было произойти.
Первое лицо, встретившее Анну дома, было Богомолова – оно выскочило к ней из-за ширмы, почти плоское без выдающегося обыкновенно затылка, повисло у нее на шее и с восторгом что-то прокричало ей в уши.
– Что? Какой Вронский? – решительно она не могла взять в толк.
Он спрашивал ее, этот Вронский, но Анна не знала