– Захар, два часа уже…
Два часа? Давненько он так поздно не просыпался. Из-за чего было в прошлый раз? Он напряг память и тут же поморщился от звонкого удара тарелок в голове, словно бы предостерегающих от любого мысленного напряжения. Никак не вспомнить… да и шут с ним.
– Ты просил будить, если не встаешь сам. Но ты поздно лег, я решил дать тебе поспать. Мы оставили тебе обед. Бутылка с водой у кровати.
– Говори тише, – прохрипел Захар. Он едва узнал голос любимца. Обычно спокойный и бархатистый, сейчас он ввинчивался в барабанные перепонки с тем же противным звуком, с каким жужжит зубное сверло.
– Я распределил ребят по группам согласно графику, – доложил питомец на полтона ниже, но все равно недостаточно тихо. Лучше бы говорил шепотом. Или написал бы записку и убрался вон, оставил его в покое еще часов на десять. – Оскар в первой лаборатории, Гарик во второй. Кочегар и я дежурим по лагерю.
Верный и надежный, как автомат Калашникова. И почему Захар до сих пор не сделал Дениса своей правой рукой? Почему позволяет Оскару своевольничать и портить товарный вид пленников? Давно пора с этим разобраться. Нет, он непременно вернется к этому вопросу в ближайшее время.
– Ты будешь спать дальше? Во сколько тебя разбудить?
– Что со мной случилось? – Захар ничего не помнил и чувствовал себя отвратительно. В голове болезненным вихрем кружились осколки воспоминаний, непонятные, истертые, словно куски витража. Нос заложило, как при насморке, глаза отказывались разлипаться. Горло и язык обволокло противной липкой пленкой, до кучи ломило и скручивало суставы и кости. – Я заболел?
– Ты вчера сильно вмазался. Лег уже утром.
Это многое объясняет. И все же странно, думал про себя Захар, свою меру я знаю и не бражничаю по-черному.
Звуковая вибрация от медных тарелок терзала измученный мозг и закладывала уши. Пират заставил себя оторваться от подушки и сел, массируя виски большим и средним пальцем.
– Тебе нужно что-нибудь?
– В каком смысле? – прохрипел Захар куда-то в пол. Вслепую нашарил у кровати бутылку из нержавейки, открутил крышку и жадно припал пересохшими губами, делая большие нетерпеливые глотки. Иссушенное горло с благодарностью приняло живительную влагу, дышать стало легче, но головная боль никуда не делась и продолжала терзать его с рьяностью инквизитора.
– Ну, ты себя нормально чувствуешь?
Захар чуть не рассмеялся.
– Лучше не бывает, Денис.
Он выдул всю бутылку, протер воспаленные глаза и поднял голову, но бородатое лицо воспитанника уплывало и множилось. Захар сильно зажмурился и снова приоткрыл веки.
– Я у тебя или у себя? – Захар не узнавал жилище. Берлоги в лагере почти не отличались друг от друга, но у Захара и Хомского в норах на стеллажах вместо DVD-дисков стояли книги. Хомский жил со Слесарем; Захар же после благополучного избавления от Феликса коротал дни в одиночестве, время от времени деля комнату с захаживающим в гости братом. Оскар давно переехал в гнездо и теперь объявлялся в лагере по настроению – или, к острому своему недовольству, по принуждению старшего.
Книжный стеллаж угрожающе вытянулся в сторону Захара и кривой тенью растекся по потолку. Мебель не признавала хозяина.
– Ты у себя.
– Почему тогда мебель меня не признает?
– Что? – не понял Хомский.
Захар неопределенно махнул рукой. День за распахнутыми решетчатыми створками был в самом разгаре и наполнял берлогу чистым веянием зелени. Солнечные блики вгрызались в глаза и крошечными фейерверками взрывались в голове. Орали треклятые птицы. В какой-то научно-популярной книге Захар вычитал, что в комнате без единого звука можно сойти с ума. Но посадите в нее человека с похмелья и вы не сможете его оттуда вытащить.
Взгляд упал на соседнюю кровать. Застелена, одеяло не примято.
– Оскар так и не вернулся?
– Вернулся после завтрака. Сейчас в первой лаборатории.
– Мог бы и навестить старшего братца, пожелать доброго утра, – беззлобно пробурчал пират, шмыгнул забитым носом и тут заметил, что спал обутым.
Хомский в ожидании приказа топтался на месте.
– Можешь быть свободен, дальше я сам.
Он сумел подняться на ноги и не покачнуться, но это усилие далось ему нелегко. В глазах потемнело, мышцы стянуло болезненной слабостью. Он как будто круги вокруг лагеря наворачивал или таскал что-нибудь тяжелое всю ночь. Захар прошел в уборную. Дверь закрывать не стал, чтобы не зажигать лампу, сунул голову под рукомойник, освежился и потом еще долго стоял над ним, согнувшись, и хлебал воду, пока не опустошил. Промокнув полотенцем лицо и бритую маковку, расстегнул ремень и повернулся к отхожему коробу с сидением от унитаза. Краем глаза увидел, что не один, удивился слегка,