Сегодня психологи сказали бы о Раскольникове, что у него четко выражена зависимость, несамостоятельность душевного склада, – свои затруднения он пытается решить за счет других, предлагая им неравноценную сделку: вы мне всё, даже и саму жизнь, а я вам – идею о всеобщем благоденствии потом. В сущности, Достоевский почти полностью располагает Раскольникова за пределами нравственной жизни. Но гениальность писателя проявилась в том, что он показывает, как Раскольников совершает яркие благородные поступки: спасает детей из горящего дома, отдает деньги Катерине Ивановне, помогает больному товарищу, а затем и его отцу. Ученые называют подобное поведение демонстративным, суть которого заключается в том, что трусливый стремится выглядеть в глазах окружающих храбрецом, жадный – щедрым, подлый – благородным. Так и Раскольников, зная о себе всё, старается компенсировать, «загладить». Его благородные поступки не касались нравственной жизни, скользили по поверхности, оставляя неподвижной глубинную сущность его характера. Неподвижная мысль, владевшая им, бросалась в глаза всем хорошо его знавшим. Та точка, на которой стоял Раскольников, была для него окончательной и бесповоротной. И в этой точке он должен был развернуться, отвоевать себе пространство, и тогда, действительно, всю его жизнь старуха-процентщица заела, и ее оставалось только убить, чтобы «освободиться». Неспособность видеть дальше собственного носа – характерная черта всех идейных фанатиков. Взять хотя бы такие «смелые» рассуждения студента в трактире: «…с одной стороны глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет… С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром, без поддержки, и это тысячи, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги… Убей ее и возьми ее деньги с тем, чтобы с их помощью посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу… да ведь тут арифметика!» Арифметика, конечно, неотразимая для «прогрессивного» ума. И в самом деле: «Грабь награбленное!» – разве не выход? Но так – позже, а в те времена участь Раскольникова была предопределена реакцией молодого, восприимчивого ума, замахнувшегося на воплощение пустых словес и надорвавшегося от пошлости безответственных лозунгов, брошенных наудачу ловцами человеческих душ. И здесь Достоевский поразительно современен. Он с необыкновенной силой художественной правды обозначил один из «вечных» вопросов бытия: может ли человек сам, без какого-либо влияния со стороны, решить для самого себя и для всех, что истинно в этом мире, а что – ложно, что благодетельно, а что – преступно, и где критерий, позволяющий определить это? Достоевскому удалось показать трагедию