Одинокий фонарь плавно раскачивался на деревянном столбе, чуть поскрипывая в унисон ветру. Ранее утро было пасмурным и хмурым, но к обеду обещало распогодиться, недаром поясницу крутило полночи, а к утру боль прошла, как рукой сняло. Не иначе тепло вернётся, хотя какое уж тут тепло – ноябрь на дворе, белые мухи вот-вот полетят.
Доктор плотнее запахнул полы черного пальто, стряхнул с бобрового воротника невидимую соринку. Пыжиковая шапка приятно грела лысину, но не уши. Опираясь на черную трость с серебряным набалдашником, он медленно брел по узкой тропке к обители добра и здоровья – аптекарской лавке «Целебные травы». Вот и вывеска виднеется – желтые буквы на зеленом фоне. Веточки мимозы вычурным вензелем обрамляют надпись. Красота! Липушка сама колер придумала, а он уж потом заказал в скобяной лавке.
Пологое крыльцо под навесом подъездного козырька. Плетенный из соломы коврик вплотную прижался к дубовой двери. На широких перилах жмурит хитрые глаза рыжий кот, нетерпеливо постукивает пушистым хвостом по перекладине – в теплый дом просится.
– Ох, а это как же? – удивился доктор, ступая на крыльцо. Грязный след от ботинка на соломенном коврике и дверь не заперта, лишь плотно прикрыта.
– Кто ж тут озорничает, Василий?
Кот лениво спружинил под ноги доктора, мазнув передними лапами по блестящим ботинкам. Подняв хвост, небрежно потерся о пальто толстым боком. Рыжий клочок шерсти повис на ткани.
– Я тоже рад тебя видеть, – провел рукой по котиному загривку Карл Натанович, мимоходом отряхивая пальто. – Может, зайдешь?
В предбаннике приятно пахло высушенной валерианой. Запрыгнув на подоконник, Василий довольно заурчал. Вспомнился отчего-то Пушок. Нет, не кот, а огромный сторожевой пес, что служил при мастерских Брука.
Как отправили Игната по этапу, так и семья кузнеца вслед за ним подалась. А куда ж собаку?! Людвига орала, что псу на живодерне самое место. Жалко стало животину, да и выбора не осталось, только забирать с собой, в пансион к Липушке, куда он сам устроился преподавать. Убедил-таки классную даму в полезности умной собаки, а курсистки-гимназистки Пушка уж так забаловали, что помер сердечный от обжорства под самое рождество. Ровнехонько пять лет прослужил при пансионе. Испортила видать его девичья любовь. Вот так-то!
Ошейник доктор схоронил, больно чудным показался: снаружи чисто кожаный, а изнутри пупырчатый бархат. Так-то не видать, а как пальцем проведешь, так бугорки чувствуешь. Не выдержал раз, ковырнул бугорок, так чуть не ослеп от дива дивного! Зашил кое-как трясущимися пальцами, да стал ошейник для сохранности при себе носить.
– Дядя Карл, дядя Карл! – вдруг послышался с улицы запыхавшийся девичий голосок.
В предбанник влетела Алимпия в распахнутом полушубке с раскрасневшимися щеками:
– Федор