обезлюдевшим и чужим. Звонить некому, на спортивной площадке в нашем сквере на Кировском тихо и пустынно, в кино сходить не с кем. На углу Рентгена и Кировского, правда, по прежнему работала бочка с квасом, а на Кировском из раскрытой двери столовой «Белые ночи» аппетитно пахло шницелями с красной подливкой, мясными биточками с пюре и компотом. После положенного перед лагерем медосмотра, до отъезда оставалось пара дней и дома не сиделось. С мороженым я забрел в наш школьный парк, «лицейские» двери были распахнуты, заглянув, поднялся по старым стертым ступеням лестницы в вестибюль. В помещении шел косметический ремонт, бюст Пушкина был задрапирован тканью, полы в белых следах, в гулких коридорах чужие голоса. Поднявшись на второй этаж и, заглянув в наш класс, обнаружил сдвинутые парты. Пахло масляной краской, видимо, «освежили» стены и рамы окон. Линолеумная поверхность школьной доски еще сохранила следы от мела ученических записей. В вестибюле, рядом с дверью учительского гардероба, расположенного под пролетом лестницы, стояли ведра с побелкой и кистями на длинных палках от швабр. Когда-то на этом месте в 59–60 годах размещались два автомата по продаже тетрадей – в клетку и линейку. Всего-то за 2 копейки, да еще и с вложенной промокашкой.
