− Отец Бенедикт из Силиванов, − печально ответила молодая женщина, проклиная себя мысленно за необдуманные слова, − а эти люди очень въедливые и жестокие. Я не рада, Виктор, что внук графа служит порученцем Анвару и при этом часто наведывается домой, мне неприятна настоятельная просьба кардинала и отца Бенедикта принять ко двору Джан Силиван.
− Эта женщина вам докучает? – изменившимся голосом поинтересовался король.
− Отнюдь. Но она всем своим видом дает понять, что ей не нравится во дворце, в столице, в жизни… На долю бедняжки выпало немало испытаний, − почувствовав, как слезы выступают на глазах, Камилла прерывисто вздохнула и умоляюще посмотрела на супруга. – Я готова все понять и принять, но иногда мне кажется, будто ее подослали… Простите, если мои слова кажутся вам абсурдом, но…
− Вам не за что извиняться, душа моя, − на этот раз голос Виктора звучал нежно и спокойно, он смотрел ей в глаза и слегка улыбался. – Но Силиваны всегда верно служили Фиаламу – недаром мой предок пожаловал им землю и титул.
− Да, − согласилась неохотно Камилла. – Разумеется, все мои слова звучат как каприз и страхи, нагнанные невзгодами.
− Мы с вами многое слишком пережили за этот год, − сдержанно кивнул король. – Но я боюсь, что на последнем происшествии беды не закончены, однако же это не повод выносить обвинение лично Силиванам.
− Конечно, я понимаю.
− Будьте спокойны, Камилла, − сказал Виктор, заглянув ей в глаза, как если бы был ее любимым и любящим мужчиной. – Гвардейцы и солдаты позаботятся о нашей с вами безопасности, а случись что-то нехорошее, стены тайных ходов из города спасут нас и тех, кто нам дорог. Что же до отца Бенедикта, − теперь его голос стал жестким и холодным, − он не посмеет досаждать ни вам, ни кому-либо, навязывая консилизм.
− Он мне не навязывает, − поспешно пояснила Камилла, − но если узнает Его Высокопреосвященство…
− То будет иметь дело со мной, − заверил король Фиалама твердо и решительно. – Я – не мой дальний предок, позволивший фиаламскому духовенству отправить на казнь четырех мятежниц.
− Благодарю вас, − тихо произнесла Камилла, вставая, ободренная и успокоенная. – Вы очень хорошо поддержали меня в трудную минуту.
Перед уходом жены король поцеловал ей руку.
Весь оставшийся день, ровно, как и три последующих Камилла Моранси чувствовала себя отчего-то опустошенной, и, желая избавить себя от переживаний, писала родителям и беседовала с камеристкой Сюзанной. Юные фрейлины захворали, как назло, одновременно, а изливать душу придворным дамам вовсе не хотелось – даже спустя год они казались королеве старыми и злобными.
Кроме всего прочего, разумно умолчав о вопросе религий, Камилла выразила свое беспокойство тем, что королям всегда важны первенцы-мальчики. Выслушав ее грустные слова, Сюзанна Лефевр, которую королева обязательно