Литфонд принято было упрекать во мздоимстве, неравном распределении благ, в том числе путевок в Дома творчества и комнат в них. В Дубултах и этажи делились на престижные высокие, с окнами на море, и нижние, где ровно в двенадцать часов по ночам начинали реветь трубы. Литературный фонд получал отчисления от каждого гонорара, поэтому можно было в нем состоять, не вступая в Союз писателей. Известно, как милостиво обошлись с Пастернаком, исключив его из Союза, но оставив в Литфонде.
Можно припомнить немало и других добрых дел. К примеру, взял же он на работу в Малеевку доктора Захара Ильича Розенблюма, оттрубившего восемнадцать лет по этапам и лагерям. Само существование этого Дома было бы немыслимо без участливой внимательной улыбки Захара Ильича, без его сухощавой подтянутой фигуры в белоснежном халате.
Всех служащих Дома творчества мы знали по именам, особенно любили нянечек Машу и Зину. Они загодя справлялись в конторе, кто и когда приедет, один или с гостями, как подготовить комнату, сколько понадобится раскладушек и постелей. По окончании «срока», мы совали им в кармашек трешку или пятерку, они ласково благодарили.
Неприхотливая кормежка тоже устраивала нас. К обеду золотистый печеный картофель нарасхват и «витаминный удар» – огромное блюдо зелени, ежедневные кнели паровые не вызывали особых возражений. На сон грядущий сочинители, в основном не первой молодости, лакомились черносливом или кефиром, а порой тем и другим. Помню трагикомический эпизод: одной писательнице, страдающей диабетом, в столовой к пяти вечера подавали овсяную кашу и кофе с несладким печеньем. «Мария». Однажды писательница чуть опоздала, а на столе ни каши, ни «Марии». Ими успела подзаправиться другая писательница, страдающая повышенным аппетитом. После обеда и после ужина, когда все расходились, в столовой появлялся Владимир Маканин. Быстро расправлялся с едой и возвращался в свой коттедж, к своей работе. Не знаю, доставалась ли ему румяная картошечка.
ЦДЛ
В Центральный дом литераторов можно войти и с улицы Герцена (Большой Никитской) и с улицы Воровского (Поварской). Отворив тяжелую дверь и спустившись на несколько ступенек, заглянешь к брадобрею и балагуру Моисею Маргулису, наслушаешься одесских баек, и вперед, на два пролета вверх. Миновав дверь парткома, пройдешь через дубовый зал, насытишься благовониями ресторана, зарядишься у стойки рюмочкой коньяка или чашечкой кофе, и как раз поспеешь к финалу затянувшегося обсуждения нечитанной книжки.
Как случилось, что именно в помещении парткома затеян секцией переводчиков первый московский вечер Иосифа Бродского?
Я еще ничего о нем не знаю и не понимаю, почему