Елена Аксельрод
«…И другие»
Тетради разных лет
Вместо предисловия
Я оглядываюсь, как с первого ряда зрительного зала оглядываешься на тех, кто сидит позади. Но за мною несколько рядов пустых кресел.
Одни раньше, другие позже, исчезли все, кто заполнял зал, пусть и занимали они разные кресла: бархатные с позолотой или протертые, шаткие с выцветшей обивкой, а то и не кресла, а приставные стулья. Занавес опущен, свет в зале погашен.
Кого-то из амфитеатра и с галерки пытаюсь вывести на сцену, сидевшие в первых рядах теряются в кулисах. Мой бинокль неисправен, блики, штрихи, тени. Время уносит голоса, меняет ракурсы.
Мне память что-то шепчет еле внятно —
Июль. Потеки бронзовой смолы.
Пруда слегка подкрашенные пятна
Едва видны сквозь хвою и стволы.
Но озаренье вдруг, но вдруг находка,
Из прошлого то день, то час краду,
И ярко-синяя мелькает лодка
На бледном замутившемся пруду.
Слова твои я слышу поневоле,
Их дом хранит, их ветер не унес,
И ясное вдали желтеет поле,
На нем черны лишь несколько полос.
Тетрадь первая.
Ну чем, скажите, не аристократка
Вступать или не вступать
Нельзя в России никого будить.
«Нельзя в России никуда вступать», – вторю я Науму Коржавину. Невольно следуя этому правилу, я и в детстве никуда не вступаю. В детский сад не хожу, мне покупают книжки Маршака и Чуковского, мама, укладывая меня спать, читает «Сказку о глупом мышонке». Мне нравятся голоса тети Лошади, тети Утки, тёти Жабы и других добрых тёть, но, кажется, с тех пор я не вполне доверяю сладкоголосым кискам. Папа вместо обоев обклеивает стены оранжевой бумагой. У меня над кроватью появляется большая картинка «Ночного кафе» Ван Гога. От нее комната становится еще оранжевее и наряднее. Читаю наизусть стихи. Непонятные слова заменяю своими в рифму: «человек рассеянный с улицы посеянной», «мистер Твистер – мистер Свистер». Бабушка не может мне объяснить, что такое «поп – толоконный лоб». Среди книг на этажерке однажды обнаруживаю книжку с крупными черными цифрами и мальчиками в ярко-красных галстуках. Насколько помню, это был учебник арифметики для третьего класса, кто-то заказал картинки художникам Аксельроду и Горшману. Цифры я выучила, но книжка исчезла бесследно.
Я рано начала читать, и в своем углу за печкой-голландкой то воображаю себя Дюймовочкой в норе у крота, то прячусь от Мойдодыра – придет и заставит «умываться по утрам и вечерам». Умываюсь я наскоро, не до дыр, ледяной водой из-под крана над проржавевшей кухонной раковиной. Купают меня в лохани на составленных посреди комнаты стульях, мама трет мне спину лохматой мочалкой, бабушка поливает голову из чайника. По вечерам мама читает вслух сказки Андерсена. Про Снежную Королеву я не люблю, она долгая, скучная и холодная. А дома и так холодно. Папа рисует нас. Он любит сказку «Соловей»: «В Китае все люди китайцы, и сам император китаец».
Первый класс. Зима 1941
В 1941-ом я успела поучиться в первом классе и подружиться с Гаяной Храмовой, с которой дружу до сих пор с перерывом на войну. Вот она в первом ряду на фотографии нашего класса: глазастая с тоненькими косицами. Она живет в доме по соседству с Пресненскими банями. В двух больших гулких комнатах перекликаются большая бабушка и большая мама. У нас комнаты маленькие. У мамы и папы в семи метрах умещается матрас на ножках, называется тахта, а еще этажерка с книгами и письменный стол. Днем за столом пишет мама, а вечером папа черной тушью рисует иллюстрации.
Мы живем возле зоопарка, но ходим туда редко, Я не люблю зверей в клетках, больше всего мне нравятся озеро с белыми и черными лебедями и лошадки-пони с разноцветными попонками. В тележке с колокольчиками мне иногда разрешают прокатиться.
1942
Ходим на Кудринку, в 114-ю школу. Школьный двор заслонен серой неприступной громадой планетария. Мы знаем, что внутри его купола звездное небо, но первоклашек внутрь не водят. Даже октябренком я не стала. А могла бы прикалывать звездочку на серый свитерок, но вмешалась война. До пионерской линейки я в эвакуации не доросла.
Учительницы и одноклассницы
После войны учусь в пятом классе в школе №134 неподалеку от Тишинского рынка. У классного руководителя Галины Ивановны Севериной, преподающей русский язык и литературу, я в любимчиках, она советует избрать меня в старосты класса, потому что я не делаю ошибок в диктантах и знаю слово «цитата». Ежедневно назначаю дежурных, они перед первым уроком проверяют у одноклассниц чистоту