«А он интеесный?»
«Скорее вкусный».
По воле папы говядина в морозилке были безапелляционно отодвинута вглубь короба, а один из фруктов, завёрнутый в полиэтиленовый пакетик, помещен в центр освободившегося места «на часок».
Ну а затем последовал вечерний киносеанс с рождественским фильмом. Мама с папой устроились на всё том же стареньком диване, которого уже давно нет, а я как обычно между ними. Не прошло и пол фильма, а мы уже крепко спали, мерно посапывая и прижимаясь друг к другу сквозь сон. А потом наступило утро, следом новый вечер и снова ночь, затем следующий день и ещё один…
О хурме мы вспомнили, когда наступило Рождество. В то утро папа полез в морозилку и озадаченно хлопнул себя по лбу.
«Малышка…» – качая головой, позвал он.
Громко и часто топая забранными в шерстяные носочки ногами, я пулей промчалась по дому и предстала перед папой.
«Тиво?» – тяжело дыша, громко вопросила я.
Папа молча подхватил пакетик и передал его мне. Вспомнив давний разговор, я звонко рассмеялась.
«Как думаешь, час уже прошёл?»
Я вновь рассмеялась и отрывисто воскликнула:
«Да!»
«Да уж…» – протянул папа с улыбкой и, шурша, вызволил из целлофана заледеневшую хурму. – «Возьми тарелочку и поставь возле трубы. Главное – не оставить её на ещё один час…»
Через полтора дня фрукт не только успел растаять, но и почернеть. Потыкав для верности обмягчившуюся шкурку пальцем, я быстро его схватила, да так крепко, что перележавшая в морозилке хурма податливо промялась под моей хваткой… и превратилось в безобразное, окутанное тьмой мессиво – лицо Алвы…
Я смотрела на тёмный ошмёток без всяких признаков носа, глаз и губ и всё никак не могла отвести от ужасающе сюрреалистичной картины взгляд. Женщина увяла и испортилась, будто перележавший в морозилке фрукт, и теперь ей уже не суждено было стать прежней.
Впрочем, Светочу было всё равно, как Алва выглядит. Кажется, он даже был в неё влюблён… Осторожно приподняв липкими пальцами место, где у старухи должен был выступать подбородок, он нежно прильнул губами к уродливому кому, состоящему из одних лишь жил и высушенных дыр.
Две крайности ужаса слились в единое, чудовищное переплетение плоти, и тленное подобие мгновения любви неимоверно затянулось; до тех пор, пока происходящее не осознал Энди. Когда это произошло, он разъярённо захрипел и, обиженный, ринулся было к матери, как случилось то, что заставило его испуганно отступить.
Секундой ранее, когда Светоч обнял «бабушку Хурму», та нежно прильнула к нему в ответ, обхватила его шею, а уже спустя какую-то жалкую долю секунды выхватила из-за пазухи скальпель и одним резким движением всадила его в иссиня-белый живот.
Это было так неожиданно и волнительно, – я смотрела и внимала, и руки дрожали не преставая. Реакция Светоча оказалась ничуть не хуже.
Существо