Выясняется, что не только у меня. В палату вбегает медсестра с бешеными глазами и кричит:
– Липченко, идите, идите скорее во двор. Там ваш муж. Уймите его, ради Бога, он нас всех тут спалит.
Я бросаюсь в дверь и бегу по коридорам вниз, на улицу. Скатываюсь по лестнице вниз на улицу, и налетаю на Олега с двумя канистрами бензина.
– Гуля, они тут все вымогатели. Они каждый день требуют с меня деньги на какие то немыслимые лекарства. Мы уже все отдали, что было, а они до сих пор ничего конкретного сказать не могут. Я требую у них позвать главного врача. Я до министра дойду, я расскажу, что за бардак у них тут творится. Они меня не замечали, слушать не хотели, сколько мы с поклонами ни ходили… только вот теперь очнулись, забегали, видимо, с ними по-другому нельзя… вот сожгу их тут к чертовой матери, может, тогда они очухаются и начнут делать свою работу…
Он дышит тяжело, я вижу, как он измучен. Я беру его за руку повыше локтя и встаю рядом. Вся администрация больницы высыпала на лестницу… я слышу звук милицейской сирены. Приезжает милиция, они хватают Олега, орут на него:
– Ты идиот, ты понимаешь, что твои действия будут квалифицироваться как терроризм!?
– Сажайте, делайте, что хотите со мной, но поднимите шум, пусть наверху услышат, чтобы хоть кто-нибудь дал им тут пинок под зад. Я должен сына спасти. Он неделю уже тут умирает. Гуля, мать твоя отказалась помогать, говорит писать отказную, отцу плохо… сердце… мы с тобой вместе… я тебя люблю. И Макса люблю, мы прорвемся, родная!
Мой муж в тюрьме на трое суток, а меня с Максом срочно переводят в институт «Мать и дитя». В роддоме был большой скандал. Главного врача и кого-то еще сняли с работы. Я до сих пор не знаю, что там произошло в день моих родов и после, прикрывали ли они врачебную ошибку? Надеялись ли они, что Макс умрет и им удастся все замять? Но неделя промедления в лечении дорого досталась Максу. Он провел в больнице 2 месяца. В августе мне разрешили его забрать. Моя мечта сбылась, я получила живого сына на руки. Если бы я тогда просила Бога вернуть мне сына здоровым, а не просто живым… Было бы это слишком много?
* * *
Отношения с родителями окончательно испортились. Мать свою я возненавидела за один день и навсегда. В день нашего перевода из роддома в больницу.
Мамино напряженное лицо пыталось принять выражение сочувствия, даже изобразить натянутую улыбку, она, видимо, не могла решить, какую тактику убеждения выбрать: привычно «давить» авторитетом или сыграть