– Как тебе мой костюм? – человек встал, показывая на себе машину. – Но не великовато? Малость примял, авария.
Авария порождает скорость. Она создает условия своего рождения. Поезд бежит вперед, нет городов, он есть. От пустоты к другой. Тепло потекло в батареи. Животы у них заурчали. Посетителям холодно. Посетители мерзнут. Ноги у них бледны. С синими жилами. С синими жилами. С сохнущими прожилками. Их бы теперь жевать. Вены: струится кровь. Белка кружится в теле. Кружится голова. Завтра пойдут рассветы. Ждать –
это умирать. Если вывернуть человека наизнанку, сколько дерьма повалится. Когда же вернем обратно, дерьма посыпится больше. Рука мужчины обещала стать женской. Она обещала ей. Ее обещание. Тарас, если верить, Бульба. Однажды из текста шел. Проводником служил Гоголь. Напитки, горячий чай. А шахматы полагаются. Но не разлагаться здесь. Немного скончаться можно, не переходя черту.
– Мне, мягко говоря, нет, не хочется. Чего, я не знаю сам.
– Дыши, я тебя люблю.
Лицо наклонилось ниже.
– Женщины до безобразия много сил отняли. Они же ее давали.
– Мы клятву давали жить. Когда мы говорим искусство и жизнь, то, конечно же, имеем в виду и мужа с женой, от которых производится третье, включающее черты обоих, продолжающее и живущее, после себя родивших. Мы же имеем в виду себя, когда выходим иногда из машины. Мы для чего не здесь.
– Люди шли не видя друг друга, там, где были стены, теперь их уже не было. Стены сдерживали людей, они их всегда растили. Так разделились души, после чего тела. После чего машины. Больше стали людьми. Без стен душа опускается. На четвереньках бегает.
– Эй, душа, где же ты?
– Жила я себе, жила. А он вдруг в меня вмешался. А он надо мной случился. А он надо мною выстрелил. Какое настало дело? Без денег меня оставил, работы, кусочка хлеба, – она сглатывает слюну, сиротливо сидит. – Сейчас без него тепло, а завтра мне будет холодно. Он на меня не придет. Я попала в его паутину. Его паутина есть слава. Тело мое все то же, но оно висит в паутине. Ее немногие видят, она из души его, стальных очень тонких нитей. Сперва еще дергалась, но только сильнее влипла. Потом наступил укол. Яд разъел мои внутренности. Его соки во мне, только снаружи прежняя, а изнутри его: ткани и кости, мысли. После придет и выпьет. Я поступлю в него.
Крунк зазвучит потом. Можно сказать, чуть позже.
– Женщина, если надо, и ум свой как балласт сбросит, чтобы быть любимой. Дерьмо проезжает мимо, гремит достаточно громко. Оно и понятно, ночь. Поэтому ты любима. Такой у нее закон. Убийства или любовь.
Алексис сидит под столом, плачет, порой выглядывая. Под небольшим столом, "что на сегодня сделала?" так, ничего, сиди. Если она вдруг встанет, вниз упадет еда. С пепельницей моей. Нет потому, сиди. Изредка шмыгай носом, мокрым и взбудораженным. Птицы поют, весна, дверь открыта на площадь или в природу общую. Птицы приносят радость. Алекс щебечет тоже, гладит себе белье. Руки поверхность трогают. Из утюга бьет пар. Хлеб,