– Плохих не держим, – скромно ответствовал он, первым сгибаясь над обрывом, уросшим лозняком и черемушником.
Первая и рука, пролезшая сквозь белую осыпь черемухи, за его ладонь уцепилась. Он ощутил знакомую дрожь, потому что сразу признал: она, Севастея.
Его примеру последовал и Амфи, принимая другую руку, тоже обрызганную черемуховым цветом. Последним склонился над обрывом мешковатый Олежка Вязьмин. Да и то его поторапливал Данилка: сзади подпихивал голые ноги, увязавшие в песке. А свою зазнобу, Дуняшу, он тащил в поводу, будто кобылку жеребую. Савва посмеялся:
– Ты как истый кучеренок!
– А то нет? – без стеснения сказал хозяину Данилка, отдуваясь.
– Да ты их на себе, что ли, волок?
– Убегал от соглядателей. Там слушок о ваших гостях прошел, очередь выстроилась. И все: «Данилка, возьми меня, Данилка, возьми!» А зачем нам более-то?
– Более не надо, – согласился Савва, входя в роль тароватого хозяина, – прошу, гостейки дорогие, к нашему столу.
Девушки знали молодого хозяина, без стеснения ступили на разостланный ковер, обочь которого в сгущавшихся сумерках празднично полыхал костер.
– Али праздник сегодня? – угадала его настроение бойкая Севастея.
– Да как не быть празднику при таких милых дамах!
– Праздник праздником, а мы, Савва Тимофеевич, устали за одиннадцать-то часов, – с некоторой обидой усмехнулась Севастея.
Савва хлопнул в ладоши:
– Данилка, успеешь потискать свою Дуняшу. Тащи все к столу. Гостей я сам усажу.
Данилка круто взялся за свое дело, а он и того круче. Хотя имен двух других ткачих не знал, но правильно распределил: рослую и пышногрудую под бок Олежке Вязьмину сунул, а белокуренькую и вертлявенькую хозяйской рукой на колени Амфи подтолкнул. И пока они от первого смущения похохатывали, к себе поближе Севастеюшку пригреб одной рукой, а другой раскрытую заранее бутылку «красненького» в четыре бокала разлил. Но Севастеюшка вдруг запротестовала:
– Мне лучше коньячку. Укатал зараза-мастер. Устала я, Савва Тимофеевич.
Он устыдился этого откровения.
– Митроха, что ли? Ну, задам я ему!
– Батюшка ваш, Тимофей Саввич, ему мирволит. Разве вы позволите такое несогласие с родителем?
Да, непроста была Севастеюшка. За это он ее и привечал. Знал ведь, что с грехом пополам отбивается от мордастого родительского любимца. Для кого себя бережет?
Ненароком, но обидно попрекнула его Севастеюшка. Она была постарше своих подруг, на фабрике работала с десяти годков, порядки знала. Если мастер, то он мастер – не смей даже малолетка перечить. Не этот, другой, взял ее на закуску по двенадцатому годку, и она лишь выплакалась в подол матери, почти уже старухи, хотя ей едва за тридцать перевалило тогда. Мать и сама от какого-то мастера ее родила, чего объяснять. Велела мать поплакать хорошенько, но молчать, чтоб ненароком не выгнали с фабрики. Эка невидаль: мастер ткачиху прямо на тюках шерсти помял! Не на голом