Со дня кровавого первого марта прошло уже две недели, но все знали, что петербургские горячие головы еще живы на отчаянных плечах и плечиках. И у Веры Фигнер, по неоспоримому в их среде гражданскому праву жившей с костоломом Исаевым, и у Софьи Перовской, исповедовавшей то же право с мужланом Желябовым, и у интеллигентствующего Льва Тихомирова, и у богатенького Николая Кошкина-Морозова, и даже у миниатюрной коротышки Геси Гельман, шейку которой можно было перещипнуть, как базарной курочке. При восьмом покушении на Александра II было припасено в четырех разных руках четыре бомбы, но сразила императора и оторвала ему напрочь ноги бомба поляка Гриневицкого. Это немного смущало первопрестольных студентов, они в своем строю тихо переговаривались:
– Не могли найти кого-нибудь русского?
– Такова судьба. Подкопы под железнодорожный путь не удались, револьвер Николая Морозова, вложенный в руку сотоварища, дал осечку, а из бомб, розданных метальщикам Софьей Перовской, удачливее всех оказалась бомба Гриневицкого. Предыдущая, брошенная Рысаковым, лишь карету разнесла.
– Да, господа, добивал императора именно поляк…
– Ведь и надо так мало – конституции!..
Как ни тихо переговаривались, а доносилась до ушей штабс-капитана. Но что он мог сделать? Обер-полицеймейстер, отправляя его в этот глупый вояж по Москве, ясно приказал: «Ни в коем разе не ввязывайтесь в потасовку со студиозами! Ваше дело, штабс-капитан, провести карету до университета… если она, конечно, дойдет, ха-ха! Будьте покойны, грязную работу за вас сделают охотнорядцы».
Штабс-капитан терпеливо вел свой конвой. Студенты тоже не бузили. У них явно был предводитель. Нехороший шепоток – пускай его! Веселей разомнутся охотнорядцы.
Студенты, разумеется, не знали о разговоре обер-полицеймейстера со штабс-капитаном. Но их предводитель был строг. Не с медицинского или естественного факультета – третьекурсник-правовед Илья Тиханов. Авторитет неукоснительный. Ему прощали все: и вольности с курсистками, и горячечную брань, и даже разночинное происхождение. Хотя большинство правоведов было дворянского да купеческого корня. Два графа их компании держались, один – сынок знаменитейшего писателя. Однако здесь не разночинно-чиновничий Петербург – здесь первопрестольная, первоустойная Москва. До сего времени студиозам хулиганить не позволяли.
Околоточные и городовые, выставленные на перекрестках, зевали без дела. Может, от сиверка, может, от утренней опохмелки: начальство как сговорилось – всех стакашиком на пост напутствовали. Им сочувствовали городские зеваки, по чьему-то внушению набежавшие со всего города и шпалерами выстроившиеся на тротуарах. Было скучно. Пока ничего не происходило. И смотреть было не на что, кроме как на карету. В толпе шептались:
– Цареубивцы!
– Чего ж, господа питерские.
– С жиру бесятся.
– Будь моя воля…
– Будет, будет!
– Знать бы, кто таковы?
Но попробуй-ка разбери – кто там за маленькими оконцами.
Студенты-то, видимо, разбирали. Разговоры стали громче.
– На Лобное место везут.
– Но ежели из Питера, так почему не с Николаевского, а с Курского?..
– Откуда нам знать? Илья сказал: по Маросейке повезут. Здесь и отбивать будем.
– Не пора ли?
– Погодите, Илюша даст команду!
Захотели добиться истины и зеваки. Поначалу-то одни принимали процессию за еврейские похороны, другие – за свадьбу раскольников, а самые дотошные утверждали: новый Александр восстановил дедовскую публичную казнь. Вот и везут – только не на Лобное место, а на Болото. Слишком много чести у Кремля-то!
Процессия меж тем двигалась да двигалась. Штабс-капитан во главе. При нагольной сабле.
В темном оконце кареты светилась живая белокурая головка. Московские студенты в лицо никого не знали, но уверенно заговорили:
– Она!
– Ясно, Перовская!
– А где же Фигнер? Не в левом ли оконце? Там личико потемнее.
– У мужиков-то физиономии совсем исхудалые.
– Посиди-ка две недели в застенке!
Студенты посылали в окошечки кареты и блондинке, и брюнетке воздушные поцелуи, а при виде мужчин сжимали кулаки: держитесь, мол, мы с вами.
Однако белокурое голодное личико больше притягивало