Однажды я очнулся, лежа в лодке. Купол неба был неожиданно ясен, и звезды безмолвно мерцали своей поредевшей, но пока еще многочисленной россыпью. На место гаснущих звезд приходили новые, словно кто-то передавал их огонь там, далеко-далеко. Вдруг все они разом погасли. Я не сразу понял, что надо мной склонился Проводник.
– Ты всё еще готов помочь? – спросил он.
Признаться, я уже позабыл и тот свой порыв, и стыд, ставший его причиной, но немедля ответил «да».
– Хорошо. Но нам придется рискнуть.
Я догадался, что рискнуть придется мной, если не всецело, то как-то частично. Я хотел уточнить, что именно мне будет угрожать, но уже не успел: руки Проводника успели странным образом оплести мою голову, и я почувствовал не то что бы массаж, а некую калибрацию себя. Все чувства постепенно сосредотачивались в голове, она словно отделилась от тела, да и вообще от всего остального. Звезды сместились, встали с мест и вдруг стали чертить идеальные круги, словно их снимали на длинной выдержке. В центре осталась неподвижная светлая точка, постепенно она становилась всё ярче, а круги вокруг, напротив, гасли. Звезда наливалась светом и начала дрожать, но оказалось, что дрожит мой взгляд. Проводник помогал мне улавливать ее в фокусе, и я понял, что мне надо уцепиться за звезду прямым продолжительным взглядом. Она упорно не хотела это делать. Юлила, мерцала, отворачивалась. И всё же вдруг звезда словно проткнула меня лучом – и я потерял сознание от такого количества света.
Я пришел в себя в большой незнакомой комнате. Можно было бы сказать, что в ней было полутемно – кроме большого телевизора в центре других источников света не было – но я знал, что такое настоящая тьма, поэтому непроизвольно захотел зажмурился от ударившей волны света. Но сделать этого мне не удалось. Воля сомкнуть веки уходила в никуда, и я по-прежнему видел в мельчайших деталях все вещи – так, словно контуры их светились собственным светом. Ярче всего был телевизор, источавший поток света на еще более яркого человека, которого я заметил на диване перед ним. Человек и телевизор словно обменивались светом. Вдруг эта связь прервалась, человек наклонился к мерцающей проруби электронного планшета, пролистнул на нем страницу и взял бокал, наполненный наполовину.
– For you, Andy, – произнес человек и выпил.
В этот момент я обнаружил, что тоже обрел слегка подсвеченные контуры и могу различать себя. Я посмотрел на ноги. Сделал шаг. Я снова был собой. Конечно, не совсем собой, с животом, щетиной и запахом пота, но всё же гораздо более существующим, чем был минуту назад. Я обошел диван и посмотрел на человека. Это был Уолтер Кинзи, нейрофизиолог из UTSW, с которым мы пересекались на конференциях и изредка консультировали друг друга в вопросах связей неокортекса. Уолтер оторвался от планшета и посмотрел прямо на меня, но, кажется, не увидел. Я почувствовал себя подглядывающим: полуголый Кинзи не мог видеть меня, а я глядел на его выпирающий живот и чувствовал стыдную радость. И вдруг Уолтер сказал:
– Oh, Andy, good to see you. Come on in here, I've got something you'll like, – и потряс бокалом, в котором