Пить с ним чай, разговаривать.
Конечно, не так как с бабушкой Марией Захаровной, которую она могла бы звать мама, но звала просто Маша.
И когда Маша была жива, их обеих, мёдом не корми, дай порассуждать обо всём на свете!
Запретных тем не было, но чаще всего они вспоминали отца.
Бабушка верила: её сын и на том свете служит небописцем, как служил им на земле.
«Художники пишут, иконописцы священнодействуют…»
«Иванов, соблюдая каноны, написал картину „Явление Христа народу“, но люди не молятся ей. А Рублёв изобразил трёх уставших с дороги путников, и его „Троица“ стала любимой иконой…»
«Небо – художественная галерея Творца, твой отец хотел открыть Его талант людям…» – говорила она.
К таланту бабушка относилась трепетно.
Даже когда её невестка, и года не вдовствуя, вышла замуж за турка, и укатила на его родину, она утешилась сама и осушила слёзы внучке, огласив торжественный вердикт: твоей маме дан талант любви, у папы был талант живописца, выходит, ты богатая наследница…
С чем вторая бабушка Виринея Ивановна, которую по причине непривычного для языка и уха имени ученики, учителя и знакомые звали по отчеству: Ивановна, а она, Лера, чуть ли не с пелёнок величала Буся (видимо, на свой, детский лад сократила бабусю, у которой, согласно песне жили два весёлых гуся) была не согласна.
— Любовь не ловля на живца, а моя Светка приохотилась сначала к Никите, теперь к МузЕ, случись, что с ним, не медля новую жертву найдёт, – то ли ропща, то ли смиряясь с очевидностью, ворчала она.
«У Виринеи синдром недолюбленности, медицина бессильна, – нашла ей оправдание Маша, но и себе не изменила, – только воплощённый талант любви способен обезьяну обратить в человека!»
Кстати, она единственная именовала сватью по имени, от случая к случаю в педагогических целях напоминая: имя Виринея с латинского языка переводится как «подлинный лик», а подлинность синоним оригинальности и истинности, из чего следует: иногда не грех прислушаться к её словам.
Надо признать, откровение Буси и прощальное напутствие матери: сердца никому не отдавай, в какой-то мере поколебали её веру в заявление Маши о таланте маминой любви.
Через время отцовское наследие также подверглось сомнению…
Был урок на пленере.
Небо хмурилось.
К голым веткам ольхи жались превратившиеся в сирых воробышков не облетевшие вовремя листья.
Цветовая гамма пейзажа соответствовала осеннему пессимизму.
Она угольным карандашом очертила на ватмане границы пейзажа.
Чёрную акварель размыла в оттенки серого.
Изобразила корявый ствол, калеки ветки, вместо воробья, бомжеватого ворона…
И вдруг голос преподавателя над ухом: плоско, мертво! Твой отец писал в технике сфумато: где воздух озарён духовным светом и нет границ. Его пейзажи, дышали, жили а небо то пело, то плакало. Жаль, его секрет умер вместе с ним…
– Бесталанная