«Самая подходящая погода, чтобы на всю ночь с бутылкой коньяку в хорошей компании сесть за партию преферанса», – невольно подумал он.
Весной, а потом и летом, и осенью, здесь, в тайге, он не часто вспоминал о том, что когда-то жил по-другому, что был Санкт-Петербург, двор, Царицын луг, Марсово поле и плац-парады, его полковые казармы недалеко от Обводного канала, Мариинка, Александринка… Всё это было, но когда-то давно, в другой жизни, и иногда у него возникало ощущение, что после начала Германской кампании и отъезда из Харбина у него началась и никак не может закончиться ещё какая-то жизнь, другая.
Он принёс воду и поставил котёл; на сегодня было сделано всё; подошёл к полке и хотел взять журнал, который уже начинал листать, но взял Библию, положил перед собой и открыл на середине. Корешок давно высох и потрескивал, и Александр Петрович вдруг осознал, что уже минимум как полгода он не видел печатного слова. Страницы были из плотной, похожей на пергамент бумаги, Библия очень старая, листанная десятками рук, и поэтому углы страниц, особенно снизу, были промаслены и истёрлись, округлились, а некоторые склеились от свечного воска.
«И правда, «древляя»!» – он вспомнил Мишкино слово и склонился над книгой. Горящие в разных местах свечи светили тускло, он переставил их на стол, но в комнате всё равно было сумрачно, и ему пришлось ещё ниже наклониться над книгой, и тут он увидел, как на открытые страницы вылезла его борода. Он удивился, выпрямился и прижал подбородок к самой груди – борода оттопырилась. Это была его борода, к которой он привык и уже давно её не замечал, – она отросла, стала пышная и закрывала горло ниже ворота рубахи.
Александр Петрович вздохнул – желание читать пропало. Он стал смотреть на играющий в печи огонь и вспомнил, что когда выздоравливал, то попытался в Мишкином зимовье найти зеркало, или зеркальце, или хотя бы какой-нибудь осколок, намёк на него, однако Мишка сказал, что «энтого нету и сроду не было́», потому что «ни к чему», и «неча тама разглядывать»; а то, что он «в городу́» покупал, – всё свёз дочери, мол, «пущай они, бабы, прихорашиваются». Потом за делами заботы о зеркале и внешности оставили Александра Петровича.
А сейчас вот оно как!
Свечи светили, дрова горели, печь топилась, Александр Петрович снял и положил рядом с собой на лавку меховую безрукавку и подумал, что если бы Анна сейчас его увидела, то наверняка бы не узнала. Он глядел на огонь и в который раз представлял себе, как бы он шёл от вокзала по проспекту. Вот он пересекает площадь, ещё несколько десятков шагов, и он уже подходит к Разъезжей, на которой стоит его харбинский дом, а навстречу идёт Анна. Александр Петрович подсчитал: он не видел её шесть лет и два месяца.
«Не узнала бы! – Эта мысль огорчила. – Ну вот ещё!»
Он достал кисет и трубку, вырезанную Мишкой, набил и затянулся. После нескольких затяжек дым слоисто повис в воздухе и застыл, свет свечей стал мягкий и округлился. Дым будто отгородил его от всего, и ему снова представилась Анна, –