– Что же тебя влечет? – спросил отец.
– Кино, кино, только кино, – ответил я, – вы реставрируете храмы, а я буду снимать кино, может быть, документальное о том, как разрушали веру в нашей стране, а лучше сниму фильм о школьной любви.
Родители ничего не ответили, потому что однозначно уважали любую мою позицию, они у меня насчет этого были очень славные. Родители мои так искренне поверили в Бога и потом даже крестились, правда, тайно потому что в 1986 году подобное еще не предавалось огласке, именно когда занялись восстановлением разрушенного храма в нашем городе. Вслед за ними к вере притянулся и я, правда, в школе о том что их ученик крещен в Православии знали лишь единицы, но мне широкой огласки и не было нужно. В нашей школе, в нашем классе еще очень сильны были патриархальные советские традиции, и хотя исключения из комсомола в тот год боятся было уже как бы смешно, опасаться негативной реакции со стороны учителей или элитствующих одноклассников все же следовало. В храм я приходил, как правило, один, а не с родителями, дабы побыть наедине с Богом и своими мыслями.
В тот день я пришел помолиться, следуя огромному желанию и зову сердца, и неожиданно во дворе столкнулся с Люсей.
– Ты почему здесь? – даже, немного сердито, спросил я.
– По той же причине что и ты, – ответила она, – я тоже хочу верить в Бога!
– Хорошо, – ответил я, – но жаль, что ты пришла в школьной форме, да еще такой короткой, может быть в иной раз?
Она отрицательно покачала головой.
– Хорошо.
Внутри храма я смотрел только на нее, уже не в силах сосредоточиться на молитве, я наблюдал как светлело её лицо, как завороженно слушала она пение певчих, а позже и весьма краткую проповедь священника, и сердце мое трепетало от предвкушения чуда, склонившись в молитве, я уже знал, о чем просить Бога – о том, чтобы моя потерянная навек возлюбленная никогда бы не утратила то, что приобрела в это светлое воскресенье. В этот же день двумя часами позже мы сидели на берегу Волги, погруженные в глубокое молчание,
и лишь только мой ставший уже извечным вопрос прервал эту свинцовую тишину, застывшую в воздухе.
– Почему?
– Если бы я сама знала, – ответила она, – ты знаешь, я ведь беременна от него, и когда все откроется, начнется такое! Но мне уже все равно, я уезжаю к нему.
– Удачи тебе в твоей новой жизни, – сухо сказал я, и, поднявшись пошел прочь, оставив ее сидеть, погруженной в глубокую печаль.
А буквально