Перед войной местное население основательно подчистили. Егоров с дрожью вспоминал те тревожные ночи, когда отряды НКВД грузили в свои серые грузовики оставшихся на Туломе финнов, норвежцев, шведов и прочих «неблагонадёжных» и вывозили их неизвестно куда. Так сгинули обе соседские семьи, и дворы, примыкавшие к его двору, опустели. Вскоре закрыли и разграбили финские школы, и разрешенным остался только один язык – русский. Впрочем, говорить на других языках уже было некому.
А потом пришли военные. Мирный труд слился с армейской жизнью. Пустовавшие избы заселились командирами, в них разворачивались штабы, узлы связи, склады, медицинские пункты… Были возведены новенькие казармы, конюшни, гаражи для техники, клуб. Устье Туломы оживилось, наполнилось рёвом моторов, ржанием коней, музыкой военных оркестров… Егоров даже думал переехать в Восмус, уж больно не по душе были ему новые соседи, которые, впрочем, если и мешали, то лишь шумом, а, порой, и помогали: делились дровами, приносили в дом воды, когда хозяин уходил на промысел. Но пришла война, и в то время как всё население стало эвакуироваться в Восмус и Тулому, Егоров же, напротив решил остаться. Причина тому была очевидна: теперь он мог пожить подальше от начальства, которое первым переправилось вниз по течению, да и других братьев-охотников стало на десяток вёрст меньше. Стало быть, и конкуренция на промысле убавилась. Не сразу, с препонами, но всё же колхозное руководство пошло на встречу опытному, и авторитетному охотнику-промысловику. Одно было плохо – старшая дочь уже подросла, и её пришлось отправить в Восмус, куда, конечно же, эвакуировалась и сельская школа. И этим летом лишь на месяц отпустили дочь к родителям, так как первые полгода войны, в самое тяжёлое время постоянных вражеских попыток прорыва к Мурманску, занятия не проводились, и программу навёрстывали теперь за счёт сокращения летних каникул. Но зато в доме с Егоровым, и его супругой осталась младшая, годовалая доченька, которой уход и внимание родителей были важнее.
Двор встретил Егорова янтарными бликами вечернего солнца, пробивающимися сквозь листья величавой плакучей берёзы, широко раскинувшей свои чёрные ветви у самого дома. Дверь в свинарник была открыта, – видимо там хозяйничала супруга. Егоров бережно закрыл хлипкую, давно требующую ремонта калитку. И вновь его неприятно кольнуло под сердцем от того, что ни как не мог найти времени на неё. Первым делом Егоров подошёл к большой металлической бочке, что стояла у входа на веранду. Смахнув с головы кепку прямо наземь и закатав рукава своей тёмно – серой, льняной рубахи, с выцветшими завитушками – узорами, он обеими ладонями досыта нахлебался