А без браунинга?
Максим вспомнил, как, выйдя из швейцарской тюрьмы, Таня поклялась, что покончила с террором.
Она пыталась устроить их быт в духе лучших помещичьих традиций.
Она листала питерский «Журнал красивой жизни». Стараясь жить по моде, тащила его в Мюнхен – покупать какие-то шкатулки, отделанные жемчугом, каминные часы с бронзовыми амурами, настенные серванты и горки в стиле рококо.
Она скупала рисунки Кандинского и Маке, модных художников из общества «Синий всадник». Она угощала немцев сибирскими пельменями, которые они называли «ravioli», под контрабандную «Смирновскую».
А потом, оставив мужчин пить кофей, принималась за вязанье бесконечного шарфа.
Таня нравилась Фридриху. Он вздыхал.
– Женщины, подобные вашей Тане, встречаются или в романах, или никогда. – Он боязливо оглядывался на тучную жену, которая управилась с посудой, и теперь вытирала руки о передник, бросая взоры в его сторону. – Послушайте, Максим, научите меня летать на орнитоптере. Если я хоть раз взлечу, значит, буду считать, что жил не зря. Это же мука, столько лет смотреть, как летают другие! Надо просто подняться в небо, и все станет оправдано и справедливо.
Станет ли? Максим сомневался, глядя издали наблюдая, как немец садится на облучок. Он представил его в пилотском кресле. Х-м-м.
Он смотрел вслед этим вечным супругам, как смотрят на несбывшуюся жизнь. Повозка удалялась по краю летного поля, над которым уже кружился пух отцветающей травы.
Глава 14. РАССОЛ ДЛЯ БОМБИСТА
Российская Империя, Москва 5 февраля 1905 год
У Ивана Платоновича еще один день в Москве прошел впустую.
Под впечатлением совершенного им же убийства и собственного ареста он люто напился с извозчиками.
В душе он тоже считал себя извозчиком.
Готовясь к покушению на великого князя, он так сжился с этой ролью, что стал забывать о революции и терроре. Вот как!
Боевая Организация заставила его заняться извозом еще в 1904 году, для чего выправили фальшивый паспорт на имя крестьянина Осипа Коваля.
Так что извозчики, которых он повел угощать в трактир, пошли с удовольствием. Они не знали Каляева. Они знали Осипа – при этом, как человека тихого, но знающего себе цену. Перед дворниками не заискивал. О жизни своей говорил кратко и убедительно. Рассказывал, будто до извоза служил лакеем в гостинице. Среди извозчиков Осип Коваль считался хотя и скупым, но набожным и непрестанно жаловался на убытки. Многие относили его невезучесть за счет недалекости и даже некоторой тупости, но уважали за трудолюбие. И на извозчичьем дворе Коваль сам ухаживал за лошадью, мыл сани с мылом, выезжал за клиентами первым и возвращался последним.
И вдруг «средь шумного бала» в кабаке Осип объявляет, бросает извозчичье дело, продает лошадь с санями. Никто не знал, что ему пора в Харьков – сменить документы и легализоваться.
– Идемте к Тестову, мужики, за мой счет!
– Ну, в трактир так в трактир, – согласились мужики.
Каляев угощал