И в этот момент…
Иван Платонович мог бы держать пари, что не помнил данного эпизода! Совсем не помнил! Поскольку его тогда уже посадили в сани случайного извозчика, повезли по Васильевскому спуску, где он, все еще с заложенными от взрыва ушами, орал что-то революционное, типа «Долой проклятого царя!».
Так вот, да-да, в этот самый момент, все увидели: из арки судебного зданья выскочила великая княгиня Елизавета Федоровна…
12 февраля бомбисту снова сообщат, что свиданья с ним добивается супруга великого князя. Его охватит неуемная дрожь, даже спина вспотеет. Страх перед этой встречей покажется ему несравненно ужасней сцены у Никольских ворот. Он даже подумает, что вдова хочет отомстить за мужа. Например, проткнуть Каляевское сердце кинжалом. Но напрасно.
«Мы смотрели друг на друга, – напишет об этом свидании Каляев, уже в Шлиссельбурге, ожидая казни, – не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я случайно, она – по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать лишнего кровопролития. И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то, во всяком случае, судьбе за то, что она не погибла».
Да уж, великая княгиня поведет себя совсем неожиданно в глазах русского общества.
В слезах и печали она заявит, что простила его. Что может уговорить государя сохранить бомбисту жизнь. Лишь бы покаялся перед Господом. Подарит иконку.
Она почти поверит, что Каляев кается сердечно, увидев слезы на лице террориста. Но Каляев, быстро взяв себя в руки и выразив сожаление, что принес боль столь красивой женщине, упрямо повторит: будь у него возможность тысячу раз убить тирана, он столько же раз и убил его.
Они расстанутся скорбно и раздраженно, так и не поняв друг друга.
Разумеется, вовсе не потому, что террористу было в тот момент неполных двадцать восемь лет, а ее высочеству – сорок. Не пройдет и месяца скорби, как вдове захочется построить Марфо-Мариинскую обитель. В память о двух сестрах Лазаря – Марии и Марфе, которые предложили Христу два пути, деятельный и созерцательный.
Так начнется ее собственный крестный путь, вплоть до причисления к лику святых в далеком 1994 году.
Ну, а пока, а пока-то – на Красной-то площади, она, как черная птица, взъерошенная, встревоженная, – в ротонде, но почему-то без шляпы, – приблизилась к тому хламу, который еще недавно был каретою с ехавшим в ней законным супругом ее Сергеем Александровичем.
Здесь уже собралась толпа. Однако люди словно оцепенели.
Великая княгиня, простоволосая, с прекрасным, но бледным лицом, металась от одного зрителя к другому, кричала с легким немецким акцентом:
– Как вам не здыдно! Что вы здесь змотриде? Уходьите, уходьите!
Более всего Елизавету Федоровну задело не то, что люди стоят и смотрят. Пусть бы стояли дальше, пусть бы смотрели! А именно – не снятые головные уборы.
Лакей их уговаривал:
– Постыдитесь, господа,