Как ни странно, эта необычная уловка Калигулы помогала ему. Ни разу за время нашего пребывания у Антонии я не слышала, чтобы он сорвался на людях. Зато он стал понемногу, очень осторожно открываться Юлию Агриппе, никогда не доходя до опасных высказываний. Растущая близость между ними была очевидна всем. Полным доверием нашего брата пользовался только один человек – помимо нас с Друзиллой, разумеется, – Лепид. Он, как и раньше, навещал нас и оставался неизменным элементом нашей жизни – и по-прежнему был без ума от Друзиллы.
Дружба Калигулы с Юлием, Антиохом и Птолемеем, невзирая на разницу в возрасте, также крепла. Во время их длительных визитов они находили пустые комнаты и устраивали там состязания в стратегии. Победителем обычно оказывался Калигула, что могло бы стать предметом гордости рода Германика. Но гордость может погубить любой род.
Я с интересом наблюдала за тем, как меняется поведение брата в доме бабушки. Он оставался прежним: сдержанным и внимательным, убежденным в том, что Сеяну хватит одного неосторожного слова из наших уст, чтобы нас уничтожить. Но в то же время Калигула начал проводить все больше времени с гостями Антонии из восточных стран. В их компании его напряжение спадало, он вел себя свободнее, хотя и в этом окружении взвешивал каждое свое слово. Постепенно брат опять стал спать по ночам.
– Пожалуй, с ними я чувствую себя безопасно уже хотя бы потому, что они иностранцы, – как-то раз признался он мне. – В своих государствах они цари, их трону не угрожают могущественные враги, их подданные не бунтуют. Эти люди не обязаны доказывать Сеяну свою лояльность. Статус иностранных посланцев служит им защитой перед всеми, кроме, конечно, императора.
Итак, все вроде шло у нас неплохо, но парки не спускали с нас глаз, и Морта держала ножницы наготове.
Помню день, когда все вновь изменилось – и, разумеется, к худшему. Стояло лето – та его пора, когда по традиции все обеспеченные римляне бежали с пыльных, душных, зловонных улиц города на виллы у моря или в сельской местности. Антония же оставалась на Палатине, рассудив, что ни в одном уголке империи нет места комфортнее и приятнее, чем холм, застроенный богатыми домами, и ни на море, ни среди полей не найдет она всего того, что имеет под рукой в Риме. Обитателей в доме было меньше, чем обычно. Многие гости разъехались на лето, но те, кто остался, не сговариваясь собрались за столом в честь прибытия нескольких знатных лиц из Кесарии.
Я была занята беседой с Друзиллой. Мы обсуждали природу любви с философской точки зрения.
– Любовь – это все затмевающий цветок, который заставляет сердце биться быстрее, согревает душу, затуманивает мозг и набрасывает на глаза пелену, – мечтательно проговорила Друзилла, пока ее взгляд сам собой отыскал среди пирующих Лепида. – Любовь – это движущая сила и конечная цель. Любовь одна имеет значение.
– Любовь – это помеха, – фыркнула я. – В лучшем случае – средство достижения