Взгляд Друза беспомощно метался между мной, Друзиллой и Калигулой, возвращался к нашей бабке и потом снова к нам, но плечи его уже поникли – он знал, что Антония права. И вот брат двинулся к преторианцам, а я в панике, не в силах принять происходящее, оглянулась на Гая и Друзиллу. Калигула стоял неподвижно словно статуя, его лицо будто вырезали из мрамора. Но под скулами бугрились желваки, сжатые в кулаки пальцы побелели, а в глазах застыло выражение, уже однажды виденное мною: бешенство. Не просто злость, а контролируемый, холодный гнев, рожденный отчаянием и скорбью. Смерть одного брата и – спустя дюжину ударов сердца – арест второго. Калигуле пришлось собрать всю свою волю до последней капли, чтобы сдержать все в себе, не сорваться.
У меня такого самообладания не было. Во мне что-то сломалось. Не могу сказать, откуда взялись силы, ведь в полуобморочном состоянии и после ушиба головы я с трудом держалась на ногах, но мне удалось вырваться из рук юношей, и я бросилась к командиру преторианцев. На бегу я схватила с банкетного стола серебряный ножик для фруктов. Преторианец вытащил меч, и при тех обстоятельствах этот жест значил многое.
От чудовищной смерти меня спас брат.
Калигула перехватил меня на полпути, сбил с ног, а потом стиснул запястья и держал до тех пор, пока я не выпустила из ослабевших пальцев нож. К своему ужасу, я заметила, что он до крови пронзил себе ногтями ладони – только такой ценой ему удалось сохранить самоконтроль. С насмешливой ухмылкой преторианец вложил меч в ножны, и Друз замотал головой, веля мне оставаться на месте. Но я не могла допустить потери еще одного брата. Нет, во что бы то ни стало я вырву у преторианца его черное сердце, если без ножа – то ногтями, зубами, как угодно!
Калигула крепко обхватил меня. Я много раз видела, как брат упражнялся с мечом, как боролся с Лепидом и Юлием, и ростом он был довольно высок, но все же не ожидала, что он настолько силен. Без видимых усилий он удерживал меня, пока я пиналась, царапалась и кусала его руки, стремясь разорвать объятия. Они не разомкнулись.
– Ливилла, – зашептал он мне на ухо, когда я бессильно смотрела вслед Друзу, уходящему прочь в плотном кольце преторианцев. – Ливилла, ничего не поделаешь… Помнишь, чему когда-то учила нас Ливия? Мы должны думать о собственной безопасности. Если пойдешь против преторианцев, они и тебя заберут.
На мгновение я перестала бороться и, всхлипывая, развернулась к нему лицом.
– Что теперь будет с тобой, мой любимый братик? – спросила я едва слышно. – Ведь они забрали Друза, чтобы и его безжалостно уморить голодом. И тогда ты останешься единственным сыном Германика и последним препятствием на пути Сеяна. Значит, за тобой тоже придут?
Сначала Калигула не отвечал мне, просто держал в объятиях, а потом начал шептать, что Друз во многом сам виноват, ибо, игнорируя все призывы к осмотрительности, то и дело высказывался откровеннее, чем следовало. А в доме бабки небезопасно, под каждой