В те минуты и часы, когда мысли уходили прочь от ещё несовершённого, Борис Борисович был изрядно занят университетскими делами, проводя незабываемые лекции о биологических и философских начинаниях человеческого общества, о неразрывности понимания развивающейся цивилизации и природной среды, о вечной связи всего со всем, от бесконечного переноса энергии до всемирного круговорота воды. Его слушания всегда проводились при полных залах и при такой необычайной тишине, которая нависала звенящим воздушным одеялом над всей аудиторией. Возможностью завлечь первым же только предложением в саму суть проблемных вопросов, которыми затрагивалась та или иная тема лекционного занятия, он с лёгкостью образовал вокруг себя образ некоего магического оратора, такого мастера слова, о чьём необычайном труде могли только слагаться самые настоящие студенческие легенды. Бывало и такое, что студенты действительно боялись пропустить хотя бы одну лекцию Сапожковского из самого только страха вдруг быть пойманными его непомерно пронзительным стальным взглядом, после чего, якобы, Борис Борисович не простит такого не уважения к его делу и обязательно повлияет на будущее обучение молодых учеников, вплоть до возможности дальнейшего пребывания в заведении или отчисления из него.
Хотя в действительности профессор и был по-настоящему строг и требователен к собственному предмету, но он никогда бы не посмел выставлять прогуливающих студентов вон из училищных стен, считая это в высшей степени самым последним наказанием, которое можно применить к ученикам, совершим ту или иную оплошность. И эти оплошности были вовсе не прогулы или внезапная дремота, настигающая порой некоторых из молодых активистов, а явные недопустимые ошибки в научной деятельности, которые требовали непременного своего внимания и исправления. Как правило, Борис Борисович всегда хмурил густые брови, нависающие прямо над круглыми его глазками, словно древний сушёный мох, и их взгляда в такие моменты было уже вполне достаточно, чтобы