– Писать он мне не запретит, понятно? – Роза пробормотала:
– Нет, разумеется, но кому ты собираешься писать? – Мишель вскинула голову.
– Исааку Бергеру. Пошли, – спохватилась она, – надо добраться до Яд-ва-Шема…
Роза подышала:
– Ерунда, мне все кажется. Это из-за чая, меня часто от него подташнивает…
Потрогав резную деревянную мезузу на двери рава Бергера, она заторопилась вслед за сестрой.
Аня заранее отпечатала речь, однако собиралась говорить не, как она выразилась, по бумажке.
– Скучных докладов мне хватило в Советском Союзе, – заметила она отцу, – папка, – женщина помахала замшевой обложкой работы Сабины, – больше для спокойствия, – Аня не сомневалась, что совет Яд-ва-Шема привык к долгим речам.
– Мы с тобой выступим коротко, – добавила она, – только по делу, – доктор Гольдберг пробурчал:
– Словно я когда-нибудь говорю по-другому, – Аня поправила ему галстук.
– Ты всегда говоришь замечательно, папа. Только цифры, свидетельства очевидцев и больше ничего, – они разделили, как сказал Гольдберг, ответственность. Отец рассказывал о подвиге шахтеров.
– Я воевал с этими людьми, – скрипуче сказал Монах, – мне и карты в руки. У меня тесть своя папка, – Аня собрала свидетельства спасенных жителями Мон-Сен-Мартена евреев, – будь здесь Маргарита, – его голос на мгновение дрогнул, – она тоже бы взошла на трибуну, – отец избегал говорить о кузине.
– Маргарита для него всегда была словно дочь, – женщина поморгала, – прекрати, не смей плакать, – ее слезы обычно оставались невидимыми для домашних.
– Только папа и Надя все знают, – вздохнула Аня, – от них не скроешь моей тоски. И мальчик растет, он все чаще спрашивает об отце, – Аня собрала фотографии мужа в альбом.
– На нем всегда плохо сидели костюмы, – смешливо сказал отец, рассматривая снимок первого причастия барона, – он чувствовал себя свободней в шахтерской куртке, – Гольдберг показал дочери еще одно фото, – это с той поры, когда они с Жюлем тайно спустились в шахту. Получилось, что они предотвратили большой завал. Той порой у нас гостила покойная Цила с Тиквой… – он замолчал. Аня поцеловала седой висок.
– Кумушки помнят, как ты остановил поезд, папа. И дочери их помнят и внучкам они все рассказали. Ты теперь легенда, как Арденнский Вепрь, – отец только что-то пробормотал.
Аня вдохнула знакомый аромат табака, кофе и кельнской воды. Отец всегда возил с собой старомодный флакон.
– Он вертит очки, – поняла Аня, – он волнуется, пусть он этого и не показывает, – голосование в особой комиссии Яд-ва-Шема было открытым.
– Я состою в попечительском совете, – объяснил Ане отец, – но не имею права отдавать свой голос. Я считаюсь заинтересованным лицом и в случае поселка, и в случае отца Виллема, – Аня зачитала с трибуны показания покойного профессора Судакова.
– Отец