Видимости – никакой, лицо обдает жаром огня, глаза слезятся из-за едкого дыма, из ушей сочится теплая кровь, вокруг свистят роковые капли свинца, а Антон все никак не подохнет в своих отчаянных перебежках, будто на небе какой-то ангел все же его хранит ценой собственного бессмертия.
Метнется через десяток метров, стреляя в пустоту на ходу, гулко долбанется спиной об очередное укрытие, проверит магазин, сменит его, если опустел или близок к тому, передернет затвор, вопьется напряженными побелевшими пальцами в автомат, выскочит после нового разрыва, ушедшего опять мимо, и снова это все – бессознательный, рефлекторный бег, ожидание то ли смерти с косой, то ли ангела с тех самых проклятых небес. Оба собирают души, и уже плевать куда, лишь бы – отсюда.
Впереди узким ущельем серел проем между зданиями, с каждой перебежкой становился все ближе и ближе. Живых людей вокруг совсем не осталось – вскрики утонули в грохоте пушек, в наушнике давно трескали помехи, простреленные тела на полушаге ныряли потяжелевшими головами в лужицы грязи и оставались в них лежать. Чудом уцелевшие здания изрешетило снарядами, на месте дворового парка – однородное месиво дымящихся щепок, обглоданных жадными крупнокалиберными орудиями пней, глубоких ям и обезображенных человеческих тел.
Антон слышал только стук своего сердца и иногда – как содрогался кашлем, стараясь дышать через плотный рукав армейского обмундирования, только безуспешно – он давно порвался, пропитался бетонной пылью и грязной кровью. Своей или чьей-то – не понять, нервы будто отсекло анестезией: никаких ощущений и ниоткуда. Если ранило – добежит и тогда уж упадет замертво, но не раньше.
Добежать бы.
Прижался затылком к холодному ржавому металлу очередного мусорного бака. Только так, через вибрации, слушая вражеские залпы и лязганье их орудий, лизнул пересохшие губы и корку запекшейся крови на них, высчитал секунду («вдох-выдох») после очередного взрыва, оставляющего после себя курящуюся воронку с опаленными рваными краями, а затем резко встал и метнулся из последних сил в проход, думая напоследок: «Гранату бросить бы, да нету…»
– Захади давай! – Злобно прыснул в него усталый водитель-грузин. Не какое-нибудь «Вах, дарагой, куда едем?» с характерным акцентом, и даже не «Гамарджоба генецвале!». Его можно было понять – он здесь не по своей воле, а по программе распределения и расселения, потому и огрызаться может представителю ненавистной нации, разрушившей его страну до руин.
Антона била дрожь, пот крупными каплями скользил по лбу. Он прошелся пальцами, прерывая струйки и растер между пальцев прозрачную жидкость. Прозрачная. Не кровь и не грязь, просто пот, всего лишь солоноватая вода. А в голове содрогался взрывами и чадно дымил объятый огнем город. Один из мириад…
Нищенки в оборванных