Я начала читать рано – всё, что содержало буквы и попадалось мне под руку – отрывной садоводческий календарь, стопку журналов «Огонек», тома советской энциклопедии, «Маленького принца»… Когда, по мнению взрослых, я достаточно подросла, чтобы спрашивать у меня, кем я хочу быть, я отвечала, что писателем. Я хотела быть писателем, проституткой и ведьмой. Поскольку в меня входило огромное количество информации, невозможно было отследить, откуда именно я узнала о проститутках – я имела о них очень смутное представление, но решила попридержать эту часть ответа при себе. Интуитивно я понимала, что родители и окружение не одобрят такое стремление. И тем не менее мне хотелось быть именно писателем, проституткой и ведьмой. Возможно, через дефис – всеми тремя одновременно. Строго говоря, все три являются не профессиями, а некими духовными практиками. Как бы то ни было, я сформулировала свой заказ и отправила его в никуда, как письмо в бутылке.
В школе я учила свою подругу-одноклассницу, которая говорила «талготки» и «небель», таким словам, как «аскет» и «лазурный». Мне было с ней скучно, но она жила по соседству – никто не жил в той черте, за которой начиналось кладбище. Никто не ехал в троллейбусе до последней остановки, кроме нас двоих.
В школе мне было скучно и одиноко – мне банально было не с кем поговорить. Я дружила с библиотекаршей. Ей было за сорок и у нее был один сын – мой ровесник, – который презирал книжки. Его звали Женя, и он постоянно смотрел на меня тяжелым слюнявым взглядом детской похоти. Почему я помню, как его зовут? Почему в память входят такие случайные, незначительные персонажи? Почему именно они как черви прогрызают тоннели в глубины подсознания и потом выползают оттуда в наши сны и мысли?
Я знала, что обладаю над ним непонятной мне по природе властью. Это было каким-то образом связано с проститутской частью моего призвания. Я презрительно терпела его молчаливое липкое присутствие и в обмен пользовалась его карточкой, на которую могла брать себе ещё книг.
По ночам я колдовала над своими костями, призывая их расти – я знала, что дети растут во сне, и мне хотелось поскорее перерасти старшую сестру, которая меня постоянно пинала. Я родилась, когда ей было почти семь лет и она уже слишком привыкла быть одна, слишком привыкла единолично владеть вниманием и любовью родителей. Один раз я силой мысли рассосала небольшую грыжу, которая выскочила на запястье после того, как я кубарем слетела с велосипеда. Утром меня должны были вести к хирургу на операцию, и когда мама пришла меня будить, грыжи не было. Я не могла поверить глазам и только смеялась без конца, что еще больше заводило маму, сердившуюся непонятно за что и переживавшую за запись у врача (которую она выбила с большим трудом вне положенной очереди).
Я проделывала этот же трюк, останавливая всё же наступившие в 13 лет менструации. Я долго болела гриппом, прикованная к постели. Когда в конце второй недели я дотащила своё чахлое тело в туалет и увидела кровь, я решила, что мне пришёл конец. Но мама сказала: «Ты больше не ребёнок. Теперь ты – женщина». Мне не нравилось быть «женщиной». Я не хотела вступать в этот клуб и отныне кровоточить раз в месяц. Мне приснился сон, что я стою на краю бассейна, в котором купаются голые женщины. У всех них была большая грудь, и они все казались мне толстыми. Я стояла на бортике в большой футболке, переминая ногами. Женщины уговаривали меня спуститься к ним в воду. Я долго сопротивлялась, пока наконец не сдалась при условии, что не буду снимать футболку.
Первое слово на английском языке было cucumber (огурец). Я крутила в руках детский словарь с яркими картинками, и мой взгляд привлекла надпись «cucumber» – кукумбер. Я просто сошла с ума от того, как это слово выразило прохладу огурца, его длинное цилиндрическое тело, его свежий водянистый вкус. Как эти слоги, этот набор звуков передали огуречный запах – так пахнут молодые стебли камыша. В одно