Люди стали расходиться: кто-то ехал на кладбище, кто-то шёл жить дальше. Кирилл выходил последним, давясь неумело скрываемым смехом. В руке у него была алюминиевая банка какого-то сидра – где он вообще умудрился его взять? Одноклассники Ватсона что-то ему втолковывали, хлопали по плечам и груди наполовину ободряюще, наполовину брезгливо – чтобы он не прислонился к ним. Директор школы, мне показалось, это был он, смотрел осуждающе: «Кто позволил ему так себя вести?»
Поразительно, но мне стало его жаль. Я уже почти ушла, но решила вернуться:
– Кира, идём, – я взяла его под рукав, тряхнув пальто, поняла, что в карманах были ещё непочатые запасы
– Я не могу не пить! Не могу.
– Пей, тебе можно.
– Эти все, они говорят – так не можно
– Идём, идём, подождём автобус.
Я отвела его подальше от всех. Обернувшись, кивнула директору: «Езжайте без него». Кирилл что-то говорил, говорил. Я не слушала.
Ватсона больше не было. Хотя на первый приём мы попали одновременно, но вот его восковая материя лежала передо мной полчаса назад, а я выгуливала его пьяного дружка в сквере возле морга. Кирилл блевал, я вызывала такси.
***
На приём меня не записывали долго. Терапевт была такая брякнутая дама, абсолютно непрошибаемая. И хотя у меня на руках были анализы с такими показателями лейкоцитов, что моя кровь, наверное, была слабо-розового цвета. Тётеньку интересовали мои родители, и как я не объясняла ей, что им вряд ли будет дело до оттенка моей крови – она была непреклонна.
Наконец, мне удалось под видом оформления школьной поездки, заполучить у матери официальную справку, в которой говорилось, что вопросы моего здоровья она доверяет мне решать самостоятельно. Терапевтша сделала выпуклые глаза, а брови искривились, как дождевой червяк, которого перерубило лопатой. Но направление выдала.
В диспансере разговор со мной был совсем другой. Анализы крови взяли заново, прописали препараты. Врач тоже сперва хотел говорить только с родителями, но волшебная справка всё ещё была при мне. Не скажу, что он воспринял её так же безмолвно, как участковая терапевт, и даже повозбухал, что сообщит опеке. Но после разговора о наследственных заболеваниях по стороне отца и матери, кажется, передумал. Сказал только, чтобы я приходила через неделю, выдал рецепт.
Я вышла. Села на скамейку в коридоре. Рядом сидел Ватсон, и кажется, он там сидел ещё и до моего приёма. Мы разговорились. Ватсон это была кличка. Без всякой причины – просто так. У него тоже был первый приём. Только то ли стадия была запущена, то ли сама саркома вела себя агрессивнее.
– Твои предки знают?
– Ну да, мать знает. Отец нет. А твои что ли нет?
– Мои нет.
– Как так?
– А вот так. Им пофиг.
– Так разве можно?
– Ну значит, можно, раз я тут, а это, – я помахала рецептом, тяжёлым от количества печатей, – у меня.
Мы ещё пару раз виделись, а потом перестали. Ну мало ли. А потом наш общий врач мне написал адрес и место… Прощания.
***
Самое