Маша немного растерялась:
– Про папу?
– Ну, зачем же про папу. У нас же не вечер встречи, а экзамен. – Лицо его посуровело. – Начните, пожалуйста, с ответа на билет. Что там у вас?
И тут Маша по-настоящему разволновалась. Теперь все подумают, что она нарочно папу приплела. Просто не подготовилась. Она почувствовала, что краска заливает ее лицо, температура зашкаливает, и она перестает соображать. Посмотрела на листок с ответом. Все правильно. Так что же он хочет, этот замечательный профессор?
– Так, посмотрим. Чертеж выполнен хорошо. Первый пункт мне понятен. А вот тут вы кое-что недоделали. Покажите, какая сторона этой фигуры видимая, а какая – невидимая?
От стыда и обиды на себя Маша начисто перестала соображать. «Идиотка, полезла со своими приветами…» Не глядя, она обвела карандашом нужные, как ей казалось, линии чертежа.
– Эта.
Профессор внимательно посмотрел ей в глаза.
– А знаете, я ведь вспомнил вашего отца. Он всегда садился на первую парту и слушал очень внимательно. Очень способный был юноша. Мне приятно, что он меня помнит. Но, к сожалению, вы его сегодня огорчите. – Глазунов с укоризной взглянул на девушку «с приветом» и протянул ей зачетку. В графе «оценка» было пусто.
– А я буду рад, – сказал он с мягкой издевкой, – увидеть вас еще раз. Только, пожалуйста, узнайте на кафедре, когда я буду принимать в следующий раз. А папе вашему обязательно передайте от меня привет.
Настроение у Маши грохнулось, как сосулька с крыши. Она вышла из аудитории. Потом долго ревела, сидя на какой-то пустынной лестнице главного корпуса, и староста группы, а это был Герман, ее успокаивал, немного отчитывал, а потом проводил. Чтобы глупостей не наделала. Ведь ей тогда казалось, что наступает конец света!
Было ли это обязательной для старосты «воспитательной работой» или призванием – учить, наставлять на путь истины? Привитое ли с детства чувство ответственности за других, или симпатия к этой дурехе? Но теперь этот староста, спустя десять лет, приглашал ее на вечеринку.
Маша улыбнулась и почувствовала, что мысли уплыли куда-то в сторону. Как странно было «увидеть» себя сквозь завесу времени. Вроде бы она, а может – и нет. Под мерный всплеск волн – сплэш – шуууу, сплэш – шуууу – обрывки воспоминаний складывались мозаикой, а воображение легкими мазками робко дорисовывало картину того вечера, когда она, под давлением мамы, все-таки отправилась на вечеринку к Герману. Воспоминание не расстраивало, не огорчало, не радовало – просто помогало расставить по своим местам события давно прошедшего времени и что-то понять. Так что Маша уже не могла бы точно ответить – понимала ли она тогда все так же, как виделось это ей сегодня, или это только припозднившиеся всплески «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». И ее запоздалые выводы теперь тоже были никому не нужны.
– Маша, это тебя. По-моему, это опять Герман, – позвала ее Анна Савельевна.
Маша взяла телефонную трубку.
– Здравствуй,