Вот почему Маша по-прежнему нежно любит «бумажные», с потертой кожей корешков, с полустертым золотым тиснением названий на дерматиновых переплетах, с побуревшими от времени страницами, порой – со следами прикосновений чьих-то пальцев, с запахом старой бумаги или незнакомых духов. Разве можно наслаждаться прозой Бунина, Паустовского или стихами Цветаевой, Бродского в холодном, стеклянном «айпэде»?
Создателям айпэда, как и всей этой мудрой техники, огромное спасибо от человечества, а тронешь его рукой – бездушное стекло, под которым стройными рядами бегут муравьи-буквы. Вот и будет это умное стекло все больше отдалять человека от человека. Но это совсем другая тема.
Вперив невидящий взгляд в бесконечное пространство, где нет ни неба, ни воды и все едино, Маша вдруг остро ощутила, что едет она не из круиза, а «с ярмарки». И нечего роптать. В ее жизни было так много всего, и горя, и счастья. Хорошего было больше, зато боль была острее, глубже. И вся ее память исполосована этими порезами, ранами, которые никогда так до конца и не зажили, даже за годы, казалось бы, почти полного счастья. А что все и всегда будет хорошо, никто и не обещал. Ей было подарено право жить, увидеть этот дивный свет, а что она сделала с эти подарком… Это и стало ее жизнью.
Ей вдруг показалось, что вокруг происходит что-то странное. На черной поверхности океана с каждым новым всплеском волны стали появляться какие-то нечеткие картины – то ли видения, то ли миражи, будто кто-то беспорядочно перелистывал страницы знакомой книги – вперед, назад, еще назад, безнадежно путая события, время, место, обстоятельства.
Вероятно, это был еще не сон, а какое-то преддверие сна. Еще можно было разлепить веки и понять, что все это только всплески памяти. Но моментами картины виделись ей настолько реально, что прогонять дрему не хотелось, а только «досмотреть» – может быть, именно на этот раз все закончится хорошо, и можно будет снять какой-то камень с души и заснуть крепким сном?
Усилием воли Маша снова открыла глаза. Так жалко спать в такую необыкновенную, сказочно красивую ночь. Сколько еще будет у нее таких ночей? Три? Четыре? И эти кружева на воде… Они так похожи на старинный кружевной бабушкин воротник «кокилье», изумительной ручной работы.
Кружева были необыкновенной красоты, и все думали, что они французские, а на самом деле – бабушкины. Знатной мастерицей она была. Какое смешное, даже «говорящее» название воротника – «кокилье»! Будто петух прокукарекал. Спроси ее за минуту до этого, ни за что не вспомнила бы. А тут выскочило, как черт из табакерки. Да и название такое вряд ли кто сейчас помнит.
А как бабушка умела носить вещи… Любое штапельное платьишко с белым воротничком – пенная кипень