И серебряно светит, паря,
шпора взорванного царя,
в том виновного, что от удил
всех взрывателей освободил.
На второй гражданской войне
те, кто пишут, – в особой цене,
и засасывает, как смерч,
пишмашинки и перышки смерть.
Но всегда появляется он,
русский мальчик, на крест обречен,
потому что его рукой
пишет некто распятый, другой.
В кабинете, который стал пуст,
авторучки прозрачненькой хруст,
словно градусника страны,
где привычкой к убийствам больны.
Стала жизнь преступлением без
наказания – даже с небес.
Разлетелись от взрыва в распыл
пальцы в синих веснушках чернил.
Но без ручки, без карандаша
убиенная пишет душа.
И накажет, пера не сложив,
всех убийц – и своих, и чужих,
воспарившая за облака
даже взорванная рука…
Между стыдом и страхом
Ну что, орел двуглавый,
куда мы залетели,
с бесславной новой славой,
в чеченские метели?
Там со стыда, с испугу
не смогут на вершинах
взглянуть в глаза друг другу
две головы орлиных.
Кто тебе перья выдрал
над пеплом и над прахом?
Нет, не орлиный выбор —
между стыдом и страхом.
P. S. Написано сразу после начала Чеченской войны. Я отказался принять из рук президента Ельцина орден Дружбы народов, понимая, что эта война превратится в затяжное бессмысленное кровопролитие.
1995
Слеза России
Меня ты выплакала,
Россия,
как подзастрявшую в глазах слезу,
и вот размазанно,
некрасиво
по глыбе глобуса
я ползу.
Меня засасывают, как сахары,
слезам не верящие города.
Я испаряюсь,
я иссыхаю.
С планеты спрыгнул бы,
да куда?
И может, где-то на чьем-то празднестве,
где банки потные шипят пивком,
меня растопчут,
не видя разницы
между слезинкою и плевком.
А ты, Россия,
такая нежная,
но и небрежная,
как никто,
такая новая,
такая прежняя,
за что сморгнула меня,
за что?
Ты трусишь выглядеть сентиментальною,
но в твои бизнесные глаза
без спросу впрыгну я с надеждой тайною,
как снова нужная тебе слеза.
Платок батистовый или ветошь
меня, конечно, сотрут,
но