Нас пятерых втолкнуло сначала в подъезд, в мой подъезд и в Сашкин подъезд, затем по грязным ступенькам вниз, в подвал – в темный подвал, в страшный подвал, в спасительный подвал – а там кто куда, на ощупь, как дробь из ствола в разные щели: под ящик с картошкой, под картошку, под мешок с углем, под доски, под кучу с тряпьем, под землю – влетели и испарились. Полная тишина. Нас здесь нет! Только предательское сердце в груди: тук-тук, тук-тук, тук-тук!
Я влетел в наш чуланчик с родительской картошкой, врылся в нее, вгрызся и затих. Песок сыпался за шею, лез в глаза. Противно вспотела спина, и рубашка прилипла к телу. Но не это сейчас было главное. «Не шевелиться и не дышать, не шевелиться и не дышать», – пульсировало в голове и во всем теле.
«Не дышать. Но как?» – так же пульсировало в груди.
И тишина, тишина, стонущая тишина вокруг. И вдруг! Приближающийся звук тяжелых шагов… его шагов! Около подъезда… в подъезде… на лестничной площадке: «Ой, как близко, мамочка!»
Слух работал на предельном, не допустимом режиме. Затем я услышал его затихающие прыжки по лестничному пролету наверх, наверх, наверх – сердце обожгла спасательная мысль: «Не туда, ошибся!» Но та же мысль срикошетила в обратном обморочном направлении: «Дом-то трехэтажный!»
И, словно в подтверждение, вновь его спускающиеся прыжки. Ниже, ниже, ниже! Громче, громче, громче! Второй… первый этаж… рядом! Сердце взорвал его требовательный крик, стук в дверь. Звук открывающейся двери полоснул ответной болью – соседи. Голоса. Крики. Его резкий приказывающий, их тихие блеющие, выясняющие голоса. Омертвелость в груди, тошнота, страшно – и вот оно!
Шаги вниз, предательский скрип подвальной двери. Он здесь. С нами. В темноте. В подвале! Не дышать!
Хруст песка под его огромными сапогами раздался так близко, будто он стоял в нескольких сантиметрах от моего тела, в нескольких миллиметрах. Скрип каждой песчинки болью отзывался в голове: «Эх, соседи-соседи, папа бы не предал!»
Словно пудовый кулак под дых:
– А ну выходите… выходите, сучата!
«А ВЕДЬ ЭТО Я РАЗБИЛ СТЕКЛО! НЕ САШКА, НЕ КОЛЬКА, НЕ МИШКА – Я!» – болезненно взорвалось в голове.
– Выходите, а то хуже будет!
Передо мной не стояло сомнительного, разрезающего душу вопроса: выходить – не выходить. Но у ребят!.. Третьего крика не понадобилось.
– Дядя, это не я разбил стекло!
«Эх, Сашка, Сашка!»
Наверное, он был ближе всего к выходу, и крик мужика вонзился прямо в его колеблющуюся душу. А может, тишина после второго крика была такой раздирающей, такой невыносимой, что у Сашки просто не выдержали нервы. Он вышел.
– Кто? Кто разбил?
– Не я, я же… это… на воротах!
– Кто разбил? Говори, гаденыш, кто разбил… ты, ты?
– Не я… у меня варежки вот вратарские, это другие.
– Ах, другие! – и тут раздался звук удара, затем второй, третий…
– Ой,