– Мам, а ты любишь Марию?
– Конечно, она же родная сестра.
– А папа любит ее?
– Думаю, не так сильно, но тоже любит. Родственница же, живем вот рядом, она помогает нам, мы им… а почему ты спрашиваешь?
– Мне кажется, вы их не любите, не простили им те деньги.
– А ты их любишь… простил?
– Да, конечно… Славика люблю, тетку Марию… а Сашку нет, он злой.
– Ну и мы их любим! Иди уроки учи… любишь – не любишь… математику опять на вечер оставляешь, когда голова уже не соображает.
Я шел учить математику, хотя действительно не соображал уже ничего. Я верил и не верил маминым словам. И было ужасно неприятно то, что мама может сказать мне неправду, хоть маленькую, но ложь. Поздним вечером, когда я уже «спал», я слышал, как мама передавала папе наш разговор о Марии, Иване, Славике и Сашке. Тяжелые жесткие слова вколачивал отец во все их Киселевское семейство. Вбивал намертво, навсегда. Досталось и алкоголику Ивану, и глупой дуре Марии, и всем их отпрыскам. Я затыкал уши подушкой, чтобы не слышать его взрослой правды о своих двоюродных братьях. И тетка Мария с дядей Иваном казались мне более пострадавшими от жестоких слов отца, чем сам он от их Киселевских дел.
Почему отец не может простить им? Это же так просто – забыл – и все, и всем сразу стало жить легче. Например, как я Сашку Ванюкова прощал или он меня за то, что я насыпал в его ранец мокрого песка, и ему за это здорово влетело. Мать же простила сестру, я это видел по ее печальным глазам, по ее страдающим вздохам. Внутри простила. А отец – нет. И почему они врут мне и Марии, что все хорошо, все забыто, все в прошлом? Чему тогда верить – их словам и поступкам или своим чувствам? Неосознанно меня стало тянуть к брату Славику, к тетке Марии, к Ивану; и я стал закрываться от матери и отца. Отца я вообще стал побаиваться, а в редкие минуты общения пытался не смотреть ему в глаза и избегать слова «папа». Мне кажется, он это как-то по-своему понял. Но молчал.
Я сразу почувствовал, что мать с охотой приняла выстраиваемую мной дорожку примирительства к своей сестре и ее семейству. Мать приняла. Но отец нет.
– Чего ты торчишь там каждый вечер?
– Славик уроки помогает делать.
– А сам что, не можешь? Ты у меня глупый, что ли?
– Нет, не глупый, но…
– Вот и нечего туда таскаться, сам занимайся, понял?
Что мог я ответить, кроме как «да понял». Правда, назло без слова «папа». Но, на самом деле, я не понимал ничего. Ночью я слышал, как мама пыталась защитить меня, но, наткнувшись на отцовскую непримиримость и жесткость, уступила. Уступила легко, совсем не по-взрослому. Могла бы и заступиться за Марию, сестра все же. Меня очень злила мамина уступчивость, огорчало мое соглашательство. Не до конца понимая сути,