– Не надо, – сказала я.
– Боишься? – Валька подпустила в голос яду. – Ты чего? Он же Сереньку… Тюремщик же!
Я замялась, подыскивая слова:
– Нельзя ж вечно его наказывать. Ты подумай, каково, когда все дразнят…
– Так он же гад, – без прежнего задора возразила Валька.
Я пожала плечами:
– А мы тогда кто?
– Ладно, – махнула рукой она, – без тебя обойдемся… – и, не договорив, пошла прочь.
Я не очень-то ей верила. Болтовня одна, думала я, ёрзая на качелях, Петя кобеля спустит, да и сам небось начеку будет.
В калитку негромко стукнули. Под ней нетерпеливо переминались дырявые кеды.
– Мел есть? – спросили кеды Лехиным голосом.
– Ага, целая коробка.
– Тащи! – велели кеды.
Я принесла, подсунула под дверь:
– Мне к вам нельзя. А мел зачем?
– Ничо, – сказали кеды, – не дрейфь, – и исчезли вместе с коробкой.
И вот теперь во тьме Черный брехал – будто в трубу. Невдалеке пронзительно свистнули. Дробный топот пронесся по гулким улицам – Черный совсем зашелся.
Разбуженный Шарик завозился в конуре, привстал, понюхал пахнущий росой и мятой воздух, вяло брехнул в ответ: «Слышу, мол, помочь не могу» и снова лег, уронив голову на лапы. Глянул на меня звездными глазами: «Ты чего тут? Не спится?»
– Солнышко караулю.
– Эва? Ночью? – удивился Шарик и зевнул с хрустом: «Спа-а-ать! Спа-а-а-ать» – из горла его вырвался щенячий скулеж и спугнул ночную бабочку, дремавшую на кусте молочая.
Сорвалось с ветки и ухнуло в траву созревшее яблоко. Шарик и ухом не повел.
Небесные пути бледнели, восток тронуло зеленцой. До утра мне тут что ли дурью маяться?
Растолкала меня бабушка. Хорошо, хоть не на лавке уснула, а как до постели дошла, не помню.
– Вставай, – велела она, – Воды принеси, а то ни попить, ни умыться.
Я натянула сарафан, взяла ведро и пошла на колонку. Утро еще только расходилось. Птицы пробовали голоса. Пологие красноватые лучи лежали на крышах, щекотали верхушки лип и тополей.
Железный рычаг колонки шел туго. Я налегла всем весом – грянула ледяная струя, ведро запело. Ожидая, пока нальется, подняла глаза на Петин дом, да так и застыла: забор, венцы, ставни – все было покрыто цветочками, корабликами, зайцами, ёлками… пестро и густо закрашенными цветными мелками. Угрюмый Петин дом стало не узнать – он рассиялся яркими красками, даже немытые сто лет окошки застенчиво блестели.
Из дома, жмурясь и почесывая мохнатую грудь, вышел Петя и тоже вытаращил глаза. Лицо его перекосилось, он хватанул воздуха, рыгнул и вдруг заржал во все горло, хватаясь за сползающие от смеха штаны, и мотая головой. Принцессы в коронах, палящие танки и ромашки прыгали у него перед глазами, рождая спазмы и вышибая слезу. Черный, взгромоздив на забор передние лапы, обалдело взирал на хозяина.
Вода