Несли приказ, что отдал кардинал,
Палач из Лилля голову Горгоны
И голову миледи отрубал,
Передавали Анна и Медея
Подвески с бриллиантами затем,
Чтоб в них на свадьбе Тетис и Пелея
Мог красоваться герцог Бэкингем,
С мешочком полновесных луидоров
Летел, привязан к огненной стреле,
Патент на лейтенанта мушкетеров
На борт Арго в порту Па-де-Кале.
Бессмертные герои-побратимы
На многие года, на сотни миль,
Непобедимы, неуничтожимы, —
Атос, Ясон, Адмет и де Тревиль.
Неуязвимы шпагой никакою…
Но почему, какой же был резон,
Что я с такой тяжелою душою
Вновь открывал «Виконт де Бражелон»?
Взрывалась бомба этого вопроса
Пороховым разрывом из теснин,
Но все равно читал я: «Смерть Портоса»,
Часть номер три, глава тридцать один.
И, уходя по сумрачной дороге,
Один, другой, за дальний горизонт,
Встречали смерть герои-полубоги:
Геракл, Аякс, Ахилл, Беллерофонт.
Уже летел снаряд из-за бойницы,
А я листал, хоть жалкий был предлог,
Всё медленней тяжелые страницы,
Чтоб д’Артаньян пожить подольше мог.
О, боги мои в панцире крылатом!
Оплакивал я, малое дитя,
Над книгой ваши сумерки с закатом,
Где двадцать лет, где тридцать лет спустя.
Покинув ваши склепы и гробницы,
С обломками Арго оставив мель,
Читал опять я первые страницы
Про Хаос, про Рошфора и дуэль.
Я закляну, я отведу невзгоду!
На этот раз изменится мой миф!
Другим путем прорвусь я на свободу,
Как новый заключенный замка Иф.
Пропустит Одиссея злая Скилла,
Над Пейрифоем смилуется мгла,
По моему велению Ахилла
Минует равнодушная стрела.
Я прорицаю, Пифией провижу,
И знаю что, купив билет в музей,
Над мраморным Патроклом не увижу
Резню его врагов, его друзей,
Казнь Стюарта, конечно, будет мнимой,
Эдипа жизнь не будет так горька,
И выбьет д’Артаньян из рук любимой
Бокал вина до первого глотка.
Отпущенные все призвав мне силы,
Читал взахлеб, сидел я взаперти…
…И оставалось все так, как и было,
Опять я никого не мог спасти…
И я забыл двойной священный свиток,
И щит, и меч, и шпагу, и мушкет.
Прошло с тех пор, с горячечных попыток
Все изменить, почти что тридцать лет…
И лишь вчера, внезапным третьим зреньем,
Открывшимся, как светлое окно,
Уже ненужным, поздним озареньем
Я понял все – и страшно, и смешно…
Беспомощный, бессильный и бессонный,
Я тщетно бился об страницы лбом, —
Так и Господь,