Среди людей ходовой товар дети Бога
Даже если они не разговаривают и стоят дорого.
Я не знаю о чем Ты думал мой друг, когда писал этого мира картину,
В которой за 30 долларов можно легко купить твоего сына.
«Ирина»
– Привет.
Сколько тебе лет?
16?
След на запястье синий.
Это синяк?
Ты хмуро говоришь: «Нет».
Строгая девчонка сидела на горячем асфальте,
В запылившемся от безветрия темно синем платье.
Приминая тяжелым взглядом проходящих мимо затылки
Она с хрустом прижимала к груди зеленоватую бутылку.
– Красиво…
Протянул я,
Но получил в ответ, лишь презрительный взгляд с силой
Сравнимой лишь с тяжестью её имени.
Ирина.
Лет мне тогда было не многим больше чем ей
Но я знал уже, что передом ной не человек, передо мной зверь.
Затравленный грубыми руками взрослых мужчин
Вырванный с корнем ещё до цветения, люпин.
Картин не писали по твоей красоте
Серенады под окнами тебе не пели.
Тебя имели. По согласию и без. Ты веселье.
Веселье прижимала к груди свое прозрачное зеленоватое зелье
Глаза чёрные как смоль горели чем-то злым,
До страха не простым, бесовским, жёстким.
Я невольно сглотнул. Хотел улыбнуться, но не получилось
– Ты… – протянул было я, но сознание как-то разлилось
– Я знаю тебя.
– Мы знаем тебя тоже.
Ответил мне демон, одетый в белую кожу.
Гранатовыми, припухшими губами
Кажется ты могла расплавлять камень
Через жар от груди твоей, юной но пышной,
Я слышал, как Легион дышит…
Не удивительно что извращенные ублюдки
Шли на все, чтобы проводить с тобой ночи, сутки.
Ничем не чурались.
Я и сам тебя хотел, хотел и жалел. Каюсь.
– Хреновую тебе жизнь походу дал Бог.
Сказал я, и тут же мне стало не по себе. Чтоб я сдох.
В ответ ты молчала и презрительно смотрела
пока в тебе бушевал Маллох.
Я ещё раз сглотнул, и посмотрел на давящее степное солнце
От падающих на глаза капель пота, расходились радужные кольца
И в этот момент я услышал голос Ирины, голос всех обиженных, голос всех душевных калек.
Она сказала
– Наш Бог – человек.
И после этого Ирина
поджигает свои волосы, предварительно облив себя из бутылки бензином.
Красивым свечением и жаром
обвивает тело на две минуты
И на раскаленном асфальте остаётся лишь образ изуродованного трупа
Не было диких криков, не было смерти
Хоть меня убейте, но я стоял и молчал, как будто так и нужно
Молча греясь от поднимающейся в верх пламенной лужи
Души чуждые её искалеченному телу уходили в свиней
В тех кто когда то говорил «раздевайся», а потом