– Новичок, – с чувством превосходства подумала старая купюра, но ничего не сказала. Она считала, что нельзя уронить собственное достоинство и снизойти до того, чтобы, учитывая высоты своих лет и опыт, первой начать общение с молодой денежкой. Между тем новичок опять беспокойно зашуршал.
– Эх, молодо-зелено. Все бы им шустрить. Суета. Энергия, – старая купюра продолжала размышлять, но молчала. Правда, сон полностью улетучился, и ей уже самой хотелось поинтересоваться, кто и почему оказался в ее папке (а она могла считать эту папку своей, поскольку была единственным денежным знаком, приобщенным к делу). Некто засопел и громко чихнул.
– Будьте здоровы, – вырвалось у тысячной купюры, и она сначала пожалела о несдержанности, но потом подумала, что в принципе правила вежливости есть правила вежливости, а кроме того, весьма вероятно, новичок даже не догадывался до сего момента о чьем-либо присутствии вообще.
– Спасибо, – ответил тоненький голосок, и еще сильнее запахло краской монетного двора.
– Давайте знакомиться, – хриплым прокуренным тембром пробубнила старая купюра. – Я – тысяча. Одна тысяча рублей. Образца одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года.
– А я двести рублей, – ответил новичок.
– Шутки ваши плоские, как и вы сами, – тысяча обиделась. – Такого достоинства не бывает.
– Я новая. Нас начали выпускать с октября семнадцатого. Я в первых партиях. Смотрите, – незнакомая банкнота повернулась так, чтобы пробивающий в узкую боковую щель свет солнечный луч немного попал на нее.
– Ого! – воскликнула тысяча. – Вы и правда настоящая! И вы так похожи на иностранку!
– Да?
– Да. Да. Поверьте, – старая купюра закашлялась. – Нет. До доллара вам, конечно, далеко. Я не могу. Это уж было бы слишком нагло. Сравнить вас, провинциала, с настоящим американцем. Но честное слово, если бы я не умела читать, то подумала бы, что вы из семьи евро. Вы просто красавица.
– Спасибо, – ответила молодая двухсотрублевка.
– Вообще-то, я патриотка. Но сами понимаете, какие весовые категории у доллара и, простите, у нас, старых добрых рублей, – добавила тысяча, поясняя свое политическое кредо. – А что на вас там нарисовали? Столбы какие-то? Утки летают, вижу, по вам… по вас… неважно. Утки нарисованы зачем? – спросила тысяча.
– Это город есть такой. Город на море. Короче, порт. В городе стоит памятник затопленным кораблям. Волны видите? Вот море и памятник и нарисовали на мне, – пояснила двухсотрублевка.
– А кто затопил корабли? – сурово спросила тысяча.
– Не знаю. Говорят, что большевики. Сто лет тому назад, – продолжала двухсотрублевка. – Кстати, на моем обороте тоже колонны. Смешно,