Прости,
что я занят дурацкой идеей —
увековечить тебя.
Июнь-89.
Меня уже нету.
Наверное, сдох.
Поскорее пеки поминальный пирог.
Фитили утопи в пропечённом корже.
Мне почти все равно.
Меня нету уже.
Март-90.
Устраняя падение в ноль,
заливаю шампанским пожар,
много-Ницше-и-чуть-Рокамболь
до прихода звезды Ахернар.
Точно так непреклонны пажи
и заботливо-нежен Перун,
так и я продолжал дорожить
именами невидимых лун.
А прошедшее сброшу, как плащ —
изъелозил его, извозил…
Всё равно не обида и плач —
три десятка покинутых зим.
Май-90.
В театре Кабуки
теряются звуки.
Весенние воды
крушат акведуки.
Прекрасная Литта
морями закрыта.
Я парус сошью
из листов кондуита.
И верить устану
себе и Тристану,
с груди отцепляя
значок капитана.
Октябрь, ноябрь-90.
Когда открываются баки,
и льётся сироп на поля,
то красные скачут рубаки,
и ухает с ними земля.
Их радость достойна приказа,
любовь – пораженья в бою.
Себя с эн-плюс-первого раза
я в каждом легко узнаю.
И сквозь музыкальную дрёму —
не мной дирижирует кнут! —
возьму и Фому, и Ерёму
и твёрдыми лбами столкну.
Ноябрь-90.
Моё ощущение бизнеса —
в одно представление к ордену,
во взятие винно-водочных,
в больной бастионами мир.
И кто бы из сил не выбился,
важна и доступна Родина.
Поскольку ценнее лодочник,
а я-то мечтал – пассажир.
Февраль-91.
Девушки с луноподобными лицами
круглые сутки проводят за спицами,
чтобы под струями бешеных вод
до исступленья водить хоровод.
Чтобы угрюмо в орешнике прятаться,
если надумает кто-нибудь свататься.
Так получается дело одно:
пялиться, не отрываясь, в окно.
Январь-92
Насколько будет беспощадна
игра невидимой руки?
Я провожу тебя, и ладно.
Ведь мы с тобою земляки.
Так на изящество Шопена
не ляжет грязная пята.
Но бледно-розовая пена
уже сползает изо рта.
Июнь-92.
Время я упрячу снова,
ты его схоронишь просто.
Я не стану Казановой,
ты не будешь Коза Нострой.
На ковре из мокрых листьев,
зацепив когтями икры,
мы едва услышим выстрел,
из глазищ пуская искры.
Апрель-94.
Присцилла Лейн-Пресли гремела посудой,
пуская