Поэтому я продолжил свои размышления вслух, словно желая заставить профессора обо всем догадаться: «Допустим, ее похитили. Предположим, она исчезла навсегда и никому не может помочь. Предположим, она умерла. Но какая разница для человека, который любит ее всем сердцем?» Я сам не знал, что хочу сказать. «Возможно, – продолжал я, – важно знать, жива она или нет. Именно этого и добивается Маскар. Наверняка он придумал ей другое имя, чтобы ее никто не узнал. Вот только его предатель… Меня всегда поражало благородство Маскара. Но если он и говорил правду, если он действительно любил девушку, почему он заставил ее сделать то, что она не хотела? Почему именно так?» С этими словами я стукнул ладонью по столу, надеясь, что профессор догадается сам. «Послушайте, профессор, – спросил я, – почему Маскару до такой степени необходимы были эти разоблачения? Почему он не воспользовался их полной откровенностью? Почему он скрыл от окружающих эту тайну?» Профессор наконец посмотрел на меня. Его брови сошлись на переносице, а на лице появилась тревожная и всепонимающая улыбка. «Я знаю, – сказал он. – Маскару надо было дать то, чего он хочет. И он выбрал это сам. Я прав, юноша?» Я кивнул. «Конечно. Я часто задаю себе этот вопрос. Ну что ж… Я предлагаю сейчас же задать ему один вопрос. Перед тем как отправиться в ад, он принес свое отречение в библиотеку. Я видел его после этого. Письмо он не завернул, а спрятал. Зачем? Он не хотел ни в чем оправдываться. Но я все равно знаю, что он боялся, что кто-то прочтет его последнее тайное слово. Так зачем ему нужно было скрывать? Зачем, если уже давно все видно? Я не понимаю… Ну хорошо, спросим все сразу. Зачем он сделал это? – Профессор взмахнул перед моим лицом пятерней. – Теперь твоя очередь. Почему он сделал эту страшную вещь?» На этот раз я задумался. «Зачем? Чтобы всю оставшуюся жизнь возвращаться в свою прежнюю реальность? Чтобы постоянно вспоминать эту ночь? Потому что в ней он увидел Истину? А истина – это он. Поэтому и смерть – это его смерть. Только никому не надо говорить, что он думает так». Мои веки сами собой опустились. В аудиторию вошел паренек в кацавейке, с густыми бровями на смуглом лице. Дождавшись, когда он откроет рот, профессор велел ему говорить первому. «В своем последнем письме он сказал, что душа не в себе, – сказал я. – Она слишком с к проповедям Христа, и его мысли всегда направлены к какой-то другой реальности. А настоящая реальность для него недоступна. Это значит, что она не в порядке. Что-то в ней сбилось в эту странную фразу, и он сказал, что душа и есть та единственно реальная реальность, которая доступна в жизни и на которую можно обратить все свои помыслы, потому что ей не нужны ни стрелы, ни бои. Душа, по мнению этого безумца, и есть сама жизнь. Христос объяснил, что Христос – это живая душа». – «Ну и что из этого? А зачем же тогда было целоваться с ним, если ты не знаешь, где та самая реальность?» – спросил кто-то из зала. Паренек покраснел. «Он хотел этим сказать,
