Меня приняли в организацию «Юных пионеров имени Спартака», первое время я чувствовал гордость, ибо я стремился быть в рядах лучших. Советский Союз воспитал во мне нового человека, правда, скажу откровенно, я не был храбрым. Бледнолицый преследователь внушал мне страх, подстегивавший меня на каждом шагу. Я часто вздрагивал, проходя вечерами по тёмному коридору, где мигала белая лампа. Казалось, что вот-вот он появится передо мной, для того чтобы снова обратить в позорное бегство. С течением лет страх перерос в нервное любопытство и стремление к познанию природы моего кошмара. Я возжелал новой встречи, хотя и понимал, что она принесёт лишь страдание, страшно подумать, но я хотел понять его.
Мы встретились в тридцать девятом году, осенью. Предшествующим летом я покинул стены интерната, оставив за плечами годы пустоты и одиночества. Я не нашел друзей и не нажил врагов, так что ушёл оттуда без малейшего сожаления. Теперь я был полноправным советским гражданином, имел паспорт и незапятнанное прошлое. На тот момент мне было шестнадцать полных лет. Я мог выйти на работу, но честолюбие и робкая романтичная мечта толкнули меня в иное русло, имя ему было – искусство.
Я подал документы в Ленинградское художественное училище, что располагалось на Таврической улице. Ввиду своего сиротского статуса я имел льготы, что в итоге спасло меня, поскольку на вступительных экзаменах я не блеснул. В рейтинге абитуриентов я числился одним из последних и по здравой логике не мог претендовать на место студента, однако я все же был зачислен на первый курс живописного отделения. Также мне полагались стипендия и койко-место в общежитии неподалёку. Так проблемы с жильем и финансами были решены на ближайшие пять лет. Теперь мне предстояли годы безустанного самосовершенствования в области академического рисунка, масляной живописи и графики.
В группе нас было двенадцать человек, из них только три девушки. Большинство ребят были значительно старше меня, одному из них исполнилось двадцать четыре к моменту начала учебы. Возраст остальных колебался от двадцати до двадцати двух. Я же был абсолютным ребенком на их фоне, однако пережитые в детстве потрясения сделали меня взрослым, и я не чувствовал сильной разницы между нами.
Внешне я был довольно худ, бледен, но вполне высок. Мои тёмно-русые волосы слегка вились, что придавало мне сходство не иначе как с Антиноем*, чья голова с отколотым носом пылилась на шкафу в нашей мастерской. Черты я имел правильные и выразительные, что позволяло мне оценивать свою наружность как привлекательную. Я даже понравился Маше Заболотиной, вертлявой студентке с отделения скульптуры, однако в то время я не был расположен к каким-либо отношениям. Пришлось прямо сказать ей об этом, когда она в очередной раз подошла после занятий с предложением прогуляться вместе до общежития.
– Не то подумал, чушка! – взвизгнула она и, тряхнув длинной косой, бросилась прочь, оставив меня пребывать в смущенном состоянии.
Этот