Лет двадцать спустя – к этому времени Красилов мне уже не вспоминался даже во время промежуточной посадки в Красноярске самолёта, которым я летел из Магадана в Москву или наоборот – тот же геофизик рассказал мне о том, что побывал у Красилова дома и увидел, чем тот занимается выйдя на пенсию. В одной из комнат были разложены на полу выцветшие, прорванные на складках большие геологические карты мира и материков. На них сидел одетый в тренировочные штаны поседевший и ссутулившийся Андрей Петрович. Посматривая в одну из книг, лежащих раскрытыми вокруг него, он чертил циркулем на какой-нибудь карте дугу или окружность, потом задумывался и ластиком делал в них подтирки. Иногда он менял циркуль на карандаш и пририсовывал к своим кривым значки различных полезных ископаемых. Чтобы достать ещё книгу или журнал со стеллажа, занимавшего одну из стен и плотно заполненного геологической литературой, Андрей Петрович вставал используя инвалидную трость. Он писал и слал в редакции специальных журналов статьи, где излагал итоги своих планетарных изысканий – всё отклонялось. «Горько, – говорил мой собеседник, – видеть незаурядного человека, который раньше бил в яблочко, а теперь палит в белый свет. Дались ему материки!». «Нет – думал я, – себя я ни в какие годы до такого не допущу!» – и понимал, что и Красилов, может быть, обещал когда-то себе следить за тем, чтобы не предаться однажды стариковскому суемудрию, но не уследил.
Часть вторая
Хасын
От нашего с Никицким общения, почти круглосуточного в Красноярском крае, в ленинградской жизни остались рожки да ножки. Я снимал комнату, изредка их меняя – Антон жил в общежитии. Иногда мы разговаривали между парами, иногда вместе спускались по широкой лестнице от дорических колонн портала Горного института к набережной Невы и по двадцать первой линии доходили до Большого проспекта – этим и исчерпывалось время, которое мы отводили друг на друга. Однако в эти минуты Антон успевал отвести для меня столько весёлой приязни, что мне казалось, будто он делает сознательные усилия, для того чтобы мы оставались по-вершино-рыбнински накоротке. Я знал уже, что так между полевиками бывает нечасто. Не много попадалось мне таких, которые в городе не захватывались бы почти целиком своими делами и не утрачивали бы мало-помалу охоты живо поддерживать палаточное братство. Как бы прекрасно ни было, оно, с своей вечной походной темой, являлось прошлым и не очень надобилось – если ещё не мешало – для успешного похода в будущее, которое только всех и занимало.
Я предполагал, что благодаря случайному появлению в нашей судьбе Вершино-Рыбного Никицкий увидел во мне того, кто провидением предназначался ему как настоящий друг. Я понимал, что нужен ему для полноты счастья, основу которого составляла девушка. Её звали Нина Скорова. Она училась, как и мы с Антоном, на четвёртом курсе, только не на нашем,