В серванте и на книжных полках были кое-где расставлены фигурки, которые воображение человека отыскало в извивах древесных корней. Оно подправляло извивы ножом, и на свет являлся то Мефистофель, то бык и матадор с отставленной назад ножкой, то покидающий воды женский торс.
– А это кто вырезал? – спросил я.
– Папа! – отвечала Катя. – А ты решил, что тоже Нинка?
– Катя! – опять воскликнула Нина. – Давай-ка лучше ставь чайник! Сева уже решил, что попал в гости, где чаю не подают!
Когда мы сели на кухне пить чай из светло-розовых тонкого фарфора чашек, Катя взяла из вазы, стоящей на столе, шоколадную конфету и положила её передо мной.
– Кушай, Сева, не стесняйся.
– Я не стесняюсь.
– А чего ж тогда уши у тебя красные?
– Я, когда учился в школе таким весёлым, как ты, не был.
– Да ты и сейчас от счастья не сияешь!
– Катя, – вмешался Антон, – ты-то откуда знаешь, от чего он не сияет?
– А вот и знаю: наверняка оттого, что девушки у него нет!
– Катя, – это уж слишком! – почти сердито сказала Нина. – Сева, ты не думай, она не всегда такая – сегодня что-то раздухарилась.
– Лично для тебя, – сказал Антон.
Катя взяла из вазы другую конфету и положила её в моё блюдце.
– Кушай ещё, не стесняйся.
– Я не стесняюсь.
– Тогда почему ты такой бледный?
Провожая нас с Антоном в прихожей, Нина взяла меня за руку и, глядя мне в глаза, проговорила:
– Сева, извини Катьку: дура она ещё, подростковый возраст.
Когда мы вышли на улицу, Антон сказал:
– Мы с Ниной решили будущей осенью пожениться.
– Здорово, я рад.
– Знаешь, я подумал, хорошо быть рядом с человеком, который… Ну, за душой что-то имеет. Как будто живёт, как все, но что-то ещё есть важное для него – где-то там…
Антон сделал движение рукой над головой, рассмеялся и продолжал:
– У которого, например, есть забота, как лучше провести линию карандашом… Или рифму придумать.
– Только, кажется, на ноты это у Нины не распространяется?
– На ноты – нет. Но я же не могу ожидать от жизни вообще всего! Я считаю, и так много. Кстати, она Калинникова любит. Мы решили хотя бы раз в месяц в филармонию ходить. Не хочешь присоединиться?
– Посмотрим, – ответил я и однажды действительно присоединился.
В тот раз оркестр исполнял произведения Чайковского и Бетховена, а дирижировал Евгений Мравинский. Был слякотный ноябрьский вечер. Нескольких минут, потребных на то, чтобы под мокрым холодным ветром добраться от станции метро «Невский проспект» до филармонии, хватало, для того чтобы замёрзнуть. Зато внутри встречали тебя тепло, избыток света, ковры, обширные зеркала, наряды и вдохновенный слушательский гул.
Несмотря на то, что я мог чувствовать совершенство, с которым исполняется музыка,