Путешествие вновь. Андрей Золотухин

образование: Екатерининский институт. Училась отлично, имела множество подруг, а затем что-то изменилось. Сначала проявился неожиданный для неё самой интерес к естественным наукам. Одновременно она увлеклась крамольными идеями графа Толстого, посещала кружок, лично знала даже господина Черткова, и после окончания института пошла вольнослушательницей на Высшие женские курсы, мечтая преподавать в гимназии. Интересовалась трудами суфражисток. Разумеется, подобный вираж в поведении любимой внучки ужасно расстроил стариков Вяземских. Они-то мечтали удачно выдать её замуж, благо соискателей руки и сердца наследницы недурного княжеского состояния имелось предостаточно.

      – А тут еще… – Вера смешалась, полезла в сумочку. – Еще… Ещё я… да, я начала курить. Да-да, вот так неожиданно, особенно для последовательницы Льва… Николаевича. Понимаешь, мои старички – чудесные люди, души во мне не чают, но – реликты, ископаемые. Возраст и любовь застят им глаза. Знаю, я очень-очень гадкая, сделала им больно, – Вера куснула янтарный мундштук, глубоко, с каким-то всхлипом, затянулась, – но иначе, Женечка, иначе я просто не могла.

      Имелась у неё одна речевая особенность. Всех симпатичных ей людей Вера называла уменьшительно-ласкательно. Так я стал Женечкой. Ныне и, как тогда казалось, присно… При этом подобная нарочитая ласковость ни в коем случае не являлась у Веры проявлением сюсюканья или языкового мещанства. Нет-нет, то было искреннее и светлое дружелюбие, естественная приязнь. А вот нежелательных и постылых двуногих Вера низводила до уничижительного «эти».

      – Я съехала из дому, наняла квартиру. У черта на куличках, в доходном доме на Стромынке, рядом с Бахрушинской больницей. Бедные мои старички так и не знают, где именно. Ты теперь понимаешь, почему я не позволяла себя провожать? У меня рефлекс, как у животного: про мою нору знаю только я, лисичка тайная.

      Она невесело улыбнулась. – Но теперь, мой милый, теперь всё изменилось…

      15

      Обвенчались мы на Красную горку, по обычаю.

      Не сдерживаясь, рыдали Николай Петрович и Елизавета Александровна, «любимые старички», воспитавшие мою Веру, фактические родители её. Слегка покачивался крепко выпивший диакон, запамятовал имя, зато отменно помню пушистый сигарный пепел на его стихаре. Таяли, умалялись свечи. Отец Леонтий, усталый батюшка в старенькой ризе, тихо вопрошал:

      «Не обещался ли еси иной невесте?» – «Не обещахся, честный отче».

      «Не обещалася ли еси иному мужу?» – «Не обещахся, честный отче».

      Кадило в руке батюшке мерно покачивалось. «Кадило. Кадить. Деепричастие: кадя?», – отчего-то в голове крутилась именно эта, дурацкая мысль. «Кадя. Кадя. Кадя. Кадя».

      Какая чушь в такой момент…

      Счастье. Как его описать? Разве что кратко ответить на анкетные вопросы.

      Кто: я и Вера.

      Что: сосны, белки и покой.

      Где: Болшево.

      Лето стояло жаркое, горел лес. Воздух повис серый и густой. Сверху солнце –