Бабушка и «Варшавянка». Иван Григорьевич Ленивцев

должно быть, с нетерпением ожидая смену караула. «Ну, артист! Когда ж его сменят? – с неприязнью глядя на своего охранника с автоматом, раздраженно подумала лодка. – Достал он меня этой шляпой! Упала и пропала – ну и хрен с ней, как говорит, боцман Петрович. Пропала – купи новую, делов-то. Ну, люди! Из рядовой пропажи целую трагедию сочинят. Сочинители! Сходили бы разок со мной в океан – вот где простор для сочинений. На север пошли бы, к острову Врангеля – смотри, сочиняй про белых медведей, про полярное сияние, про коварные льдины; спустились бы к югу – пиши, выдумывай про коралловые острова, обжигающее солнце, пальмы-кокосы. А он все: шляпа, шляпа! Какие-то глупые у людей песни, неужели нельзя ничего умнее придумать? Кто-то где-то насочинял всякую белиберду, а этот балбес с автоматом почти два часа меня мучает пропавшей шляпой». – «Варшавянка» накинулась было на часового, однако затем сменила гнев на милость. – Чего это я, дура старая, к парню прицепилась, он, что ли, эту дурацкую песню придумал, ну, конечно же, нет, он всего лишь исполнитель. Просто скучно ему, домой, наверное, хочется, к маме, к папе. А что, нормальное желание, мне же тоже в море хочется, ой как хочется. Так бы и закричала на всю бухту: «Я в море хочу! Хочу, хочу, хочу!»

      И «Варшавянка», оставив в покое горластого часового, ударилась в воспоминания. А почему бы и нет, время на это у нее есть.

      «Да, было время, и я когда-то молодой, красивой, шустрой была! Ну прямо спасу нет, какой шустрой! – таким емким выражением, иногда брюзжит старпом. А как я ныряла, как ныряла! Куда там до меня дельфинам и прочим кашалотообразным! Бывало, нырнешь на запредельную глубину – аж дух захватывает! – и ты каждым швом ощущаешь, как нервно потрескивает корпус, как он прогибается от свирепого давления многотонной массы воды и, кажется, что все живое вокруг замирает от ужаса, и лишь одной мне не было страшно, скорее – весело. Глупая была, все мне было нипочем, и ничего меня особо не тревожило: ни страх морских глубин, ни жуткий арктический холод, ни обжигающая корпус тропическая жара, ни бессонные дни и ночи – абсолютно ничего, жизнь казалась легкой, безоблачной, вечной. Слово-то какое звучное: вечность!

      А как меня люди любили, как любили! И я их любила, и по сей день продолжаю любить. Все, что делала, я делала ради людей, ради их жизней! Я беспрекословно подчинялась воле человека, подчинялась его разуму, его твердой руке, его амбициям, прихотям, наконец. А если уж быть до конца честной, то именно человек нещадно эксплуатировал меня, часто заставляя работать на пределе сил и возможностей, а то и вовсе на износ. Это его безжалостная рука швыряла меня на такие глубины, где меня могло разорвать, как перегоревшую лампочку, бросить на скалистое дно бесформенной грудой железа; это, беспощадный приказ человека заставлял меня смело, а временами – и авантюрно бросаться в самые, казалось бы, безумные, но такие стремительные подводные атаки на врага и, горе было тому, кто вставал у меня на пути – мои