случаи вспышек проявляются у детей, но учёные так и не смогли установить между ними никакой закономерности и так и не смогли понять, почему именно это молодое поколение столкнулось с такой проблемой. Учеников моего возраста в школе было крайне мало, а потому общаться мне было практически не с кем и не о чем. Получив доступ во внешний мир и возможность общаться с другими людьми, я узнал много нового. Узнал, как относятся к тем или иным докторам, кто чем болеет, кого и как изучают. Некоторые ученики были бриты наголо, а на их головах красовались шрамы от недавних операций на головном мозге. Я знал, что не всех больных лечат и изучают так же аккуратно, как меня. Многие доктора говорили, что не всегда можно справиться лишь внешним воздействием, что иногда болезнь становится губительной для человеческого мозга, поражает некоторые его участки, после чего их приходится удалять. Так же от меня не таили, что были операции неудачные, исход которых становился летальным. Я ничего на это не сказал. С детства я уважал докторов, считал их профессию очень благородной и трудной, когда-то сам мечтал стать одним из них, хотя, кем только не мечтаешь стать в детстве. Так вот, уважение к этой профессии мешало мне думать о них плохо, строить теории, но всё вокруг, несмотря на моё в этом участие, являлось для меня настолько непонятным, что время от времени недобрые мысли да пробирались в голову. Мысли о тайных опытах над людьми, заговорах и прочем. Что это не лечебница, а всего лишь прикрытие для чудовищных опытов. Я отгонял их. Совесть не позволяла думать плохо о тех людях, которые кормят меня и помогают справиться с тем, с чем я не в состоянии совладать собственными силами. Однако, недоверие и опасения усилились, когда среди детей пошёл слух о том, что пациенты в SMI начали пропадать. В какой-то месяц бесследно исчезло около десяти человек. Сперва я грешил на докторов, думал: «Ну всё, теперь они отправят нас всех на опыты, вскроют да по органам растаскают», но быстро понял, что это не так. Многие врачи и исследователи сами пребывали в недоумении и замешательстве. Клиника усилила охрану, учеников оправщивали, но никто ничего не видел. Санитары и медсёстры, обнаружившие пропажу, давали практически идентичные показания. Говорили, что ночью отправляли детей спать, в коридорах никого не было, двери были закрыты, всё, как обычно, но наутро ребёнок пропадал, хотя всё прочие оставалось неизменным. Много слухов ходило. Начались весьма неспокойные времена, а мне, как назло, некому было излить мои собственные опасения и переживания. Хотя, со временем я понял, что это хорошо, что у меня нет друзей и знакомых среди учеников. Случись мне пережить исчезновение или смерть ещё кого-то из близких, кто знает, может, я бы съехал с катушек уже окончательно и бесповоротно. Несмотря на прежнее спокойствие, поначалу, когда я только сюда попал, множество мыслей, последствия событий, приведших меня сюда, сны, в которых передо мной проносились лица всех моих родственников, а особенно лицо Лизы. Её глаза, тёмно-карие глаза, смотрящие на меня так, будто я её предал,
