хаотично взаимодействовать, было весьма предусмотрительным и одновременно очень необдуманным и опрометчивым. Прогрессирующая с каждой сильной переменой настроения болезнь, не найдя физических объектов, за которые можно ухватиться, забралась глубже в окружающую среду. В моей голове зазвучали отдельные отрывки каких-то фраз, совершенно чужих голосов, которых я не понимал и, если честно, до жути боялся. Только заслышав первые из них я запаниковал, схватился за голову и сел, облокотившись спиной на дверь. Они раздавались повсюду, прямо в моём сознании, будто кто-то думал, говорил про себя, так же, как и любой другой человек, но не в своей, а в моей голове. И таких было много. В тот момент мне как-то не пришло в голову сосчитать, да и я сомневаюсь, что что-либо из моих собственных мыслей тогда могло в принципе находиться в переполненной сторонними мыслями голове. Я просил а после умолял их замолчать, сперва про себя, там же, где слышал их, а после, поддавшись панике и отчаянию – вслух. Ещё раньше, чем океан голосов свёл меня с ума, санитары успокоили меня. То ли усыпили, то ли я сам после заснул, я уже не помню. Кажется, мой мозг, с целью защитить меня от стремительного сумасшествия, изолировал моё сознание от какофонии мыслей. Я пришёл в себя только проснувшись глубокой ночью. Из всего, доступного невооружённому глазу, в комнате был только пластиковый стакан с водой. Он стоял на открытой внутрь створке в двери, служившей ему чем-то вроде подносов, какие обычно встраивают в кресла самолётов. Комната изменилась, скорее всего это была вообще другая комната, не та, что прежде. Мягкие стены, отсутствие вообще любой мебели. Кровать представляла собой огромный овальный матрас без каркаса, мягкий и упругий. Во рту стоял неприятный привкус сухости.
Как оказалось позже, меня перевели в особое отделение для тяжёлых больных и посадили в мягкую комнату для того, чтобы я не убился в очередном приступе. Справедливо, несмотря на то, что меня ещё сильнее расстроил тот факт, что я нахожусь в клинике для душевно больных. В дальнейшем я несколько раз усердно думал над тем, является ли вообще свойство моего организма к перемещению объектов сквозь пространство болезнью, которую стоит лечить? Открытие потаённых способностей мозга это то, к чему учёные стремятся уже давно, и тех, в ком проявилось что-то особенное, следовало бы не лечить, а учить управлять этим. Опыты и исследования, конечно, проводить бы тоже стоило, хоть я и не был до конца согласен с методами их проведения. Что касается лично меня самого, мой недуг, хоть и был особенным, предполагал лишь изучение мозга, что чаще всего проходило через различные аппараты и только при условии моего погружения в глубокий сон. Меня не вскрывали и не оперировали, а лишь вызывали искусственные раздражения в мозгу, чтобы выявить, на что реагирует моей неконтролируемый феномен. Так же со мной часто общались врачи, а вскоре, когда я стал менее подвержен стрессам и приступы более менее утихли, стали посвящать меня в ход процедур, показывать записи исследований
