Потому-то ни о каких «продолжениях» не могло быть и речи. Макс вообще был человеком обязательным и ответственным, когда того требовали обстоятельства.
Максим несколько раз за утро сходил под контрастный душ, побрился, оделся в чистое. Он вообще был чистюлей, не терпел грязной одежды и неряшливости в облике. Отпивался чаем, сварил и съел две тарелки овсянки типа «Геркулес», закусив пакетом активированного угля. Уже к половине девятого Картузов выглядел, хотя и слегка подвявшим, но свежим огурцом. Увидев его в коридоре, Роза Семёновна одобрительно кивнула и молча показала большим пальцем «Во!». Максим смущённо улыбнулся в ответ, прижал руку к сердцу и поклонился, прося прощения за ночную вылазку; после чего надел куртку, вычищенные ботинки и вышел из дому, неся в старомодном, ещё отцовском портфеле из телячьей кожи, тормозок с обедом: всё та же сердобольная овсянка и отварной окорочёк с американской родословной, смазанный горчицей. Чай, сахар и печенье они с напарником покупали в соседнем магазине и оставляли друг другу по смене. Ещё в портфеле лежал Трамвай «Желание» Теннесси – пьеса, которую Картузов любил перечитывать для приведения своего внутреннего мира к относительной гармонии.
Выйдя на Ленинский проспект, где располагался его дом, Максим потихоньку шёл в сторону Московского, любуясь первыми мгновениями завораживающей ленинградской осени.
Стояло бабье лето; ясные солнечные деньки тешили душу, напоследок, перед хмурой осенней хлябью, наполняя невесомой радостью, воздухом и светом. Клёны в скверах, пламенея, вздымали к небу раскидистые кроны, возвышаясь над кружевом расцвеченного осенней пастелью кустарника, словно межсезонные светофоры, перекатывая то багрянец, то золото листьев, а по сторонам, надменной голубизной тенили патриархально-чопорные ели, безразличные к червонным красотам. Кошки, живущие в подвалах и на чердаках, выбрались на свет божий и намывали шёрстку, принимая солнечные ванны, щурились лучам солнышка, а освежённый после ночной уборки город, прихорашивался в начале новой недели трудовой. Над городом, ввысь и в стороны, раскинула свои крылья выцветшая за лето лазурь низкого осеннего неба, по которому неумелый декоратор мазнул то там, то тут, белилами редких облаков.
Ходьбы от дома до проката было минут пятнадцать неспешным пешим ходом. Максим добирался двадцать пять, присев в сквере на лавочку полюбоваться осенью.
Сменщик Аким – Картузов восхищался родителями мальчика, давшими такое звучное и редкое имя отпрыску – уже открыл прокат и ждал Максима, чтобы передать смену. Вообще-то раньше они менялись по вечерам, но после неудачной попытки ограбления во время пересменки, стали меняться утром.
Аким был исключительно молод – всего двадцати лет от роду, активен, подвижен, улыбчив и хорош