Он нравился мне: прямотой, добросердечностью. Порол он исключительно для порядка, как могут только добросердечные люди. Мы иногда разговаривали с ним, я приходил к его скудно обставленной будке, а он вспоминал о детстве, о кошке Шанежке, о жизни в деревне, обо всем, что было до Порт-Артура. Почти всякий рассказ заканчивался слезами, и у меня уже не доставало совести спрашивать про русско-японскую кампанию.
Всеволод Федорович передал мое письмо Одри, я ждал ответа. Через две недели он привез его ― совершенно неожиданный. Во-первых, это был пакет с обувью. Во-вторых, к нему прилагалась короткая записка. “Кроссовки утвердить не могу: не то время. Предлагаю теннисные туфли: уже ближе к имперскому попу, хотя и не полностью. Под вашу ответственность. Ставнин.”
На следующий урок я зашел с видом, как будто только что закончил писать “Героя нашего времени” или “Семь смертных грехов и четыре последние вещи” (это картина того самого Босха). Я хотел начать урок, а минут через пять, как будто нечаянный подарок, вытащить из-за спины пакет с теннисными туфлями. Но не выдержал и показал пакет сразу.
Как они обрадовались ― моя милая Дианочка и Катенька с Дашенькой. Они скинули громоздкие ботинки, надели теннисные туфли.
– Бля, как же охуенно, ― сказала Дианочка и бросилась мне на шею. Через платье и корсет я ощутил ее горячее молодое тело. Они начали наперебой благодарить меня. И, конечно, жаловаться на житье в пансионате.
– Я лучше на улице жила, ― сказала Дианочка.
– Нам тут ничего нельзя, ― сказала Катенька, ― ни гулять, ни с мальчиками…
– А вы разве…уже с мальчиками… ― спросил я.
– Да мы траханные-перетраханные, ― сказала Дашенька, ― это им говорим, что никогда ни-ни. Это их хоть как-то держит. Иначе давно бы нас всех тут изнасиловали.
– У нас ни телефонов нет, зубы чистим доистоирическими щетками. Они все больные, особенно этот главный. Нам даже бриться нельзя.
– Как бриться? ― удивился я. Дианочка подошла к двери и заперла ее. Потом задрала подол, две нижних юбки и спустила панталоны. Я замер. Под панталонами было… я подбирал слова… густо, первозданно, натурально… На бледной коже смотрелось красиво, словно небо чернело перед дождем. Все, что я имел до этого, напоминало голыш на пляже, отполированный суховеями пряник, не знаю, как объяснить точнее. Да и смотреть туда особенно не приходилось: там требовались не глаза мои. А тут… я был не большим знатоком Босха, но в тот момент подумал, что он ой как бы нарисовал то, что я видел. Даже довольствуясь моим несвязным рассказом.
– И подмышками так же, ― пожаловались Катенька с Дашенькой. Они, видно, не испытывали никакого смущения.
– А что мы едим, ты видел? ― спросила